Обитал Нессельроде-старший в собственной квартире, занимавшей весь второй этаж Главного штаба, выходившего фасадом на Дворцовую площадь. Кроме нескольких спален, будуара жены, кабинета хозяина и столовой тут имелись уютная гостиная и большой зал для танцев.
Дмитрий прибыл в Петербург на рассвете 5 декабря 1846 года и застал отца, надевавшего в прихожей статскую шинель, чтоб идти на службу. Обнялись, расцеловались, разглядели друг друга.
А отец все такой же: невысокий, жилистый, чуть подслеповатый, в круглых очках с довольно сильными линзами. Крючковатый нос. Тонкие, упрямые губы. Чисто выбритый подбородок с ямочкой.
С удивлением произнес:
— Ты похорошел, Дмитрий. Сильно возмужал.
(При его акценте вышло "фосмушаль".)
— Воздух юга действует целебно, папа.
— Знаю, так. Я, когда отправлюсь в отставку, тоже перееду на юг. Вероятно, в Италию.
Вытянув лицо, сын спросил:
— Может выйти отставка?
Карл Васильевич улыбнулся:
— Нет, покуда нет. Все пока в порядке.
Молодой человек начал было рассказывать о своем визите к Закревским, но родитель нетерпеливо его прервал:
— После, после договорим. Мне теперь недосуг. — И уже на ходу обронил: — Свадьбу вашу, видимо, отменим…
— Как "отменим"?! — остолбенел наследник.
— Не сейчас, потом… От мама узнаешь… — Неопределенно взмахнув рукой, господин канцлер вышел из квартиры.
Тут как раз появилась мадам Нессельроде: пышная степенная дама в кружевном пеньюаре и ночном чепце. Блеклое, одутловатое после сна лицо. Пепельные волосы. Выглядела хуже мадам Закревской, да и то: на пятнадцать лет старше, четверо детей.
— Митенька, родимый! — поспешила к нему в объятия и потыкалась пухлыми губами ему в щеку. — Наконец-то! Я боялась, не доживу, не увижу тебя перед смертью.
— Что вы, что вы, мама, грех так говорить.
— Никакой не грех. Все мы смертны. И уже предчувствую… Задыхаться стала. Голова часто кружится. Руки-ноги немеют.
— Что врачи советуют?
— Что они советуют? А, больше бывать на свежем воздухе, пить поменьше кофе и не есть бараньих котлеток, самых моих любимых. Вечно запрещают самое вкусное.
Сели в столовой, стали завтракать: творожок со сметаной, яйца в мешочек, ветчина. Мать расспрашивала его о житье в Константинополе, о погоде, о нравах, о возможности войны. Сын спросил:
— Отчего отец хочет отменить свадьбу?
У Марии Дмитриевны пролегла по переносице складка:
Наш папа справочки навел… так сказать, по линии Третьего отделения… попросил мсье Дубельта разузнать подробнее… Тот и разузнал.
— Да? И что же?
Женщина потупилась.
— Даже и не знаю… Словом, Лидия Закревская вовсе уж не девица. Понимаешь, о чем я?
Дмитрий с неприязнью поморщился:
— Да откуда же мсье Дубельт может знать сие? Нешто он врач ее?
— Не шути, голубчик. В Третьем отделении знают всё. И везде у них расставлены люди. Года два назад Лидия сбегала из дому с неким Рыбкиным. Но не с тем Рыбкиным, у которого в Москве галантерейные магазины, а с поручиком Рыбкиным, из гусар. Знаешь?
— Нет.
— Ну, неважно. Был большой скандал. Привлекли полицию и нашли беглецов уже в Арзамасе. Прямо в нумерах. Девочку вернули родителям, а гусара — на гауптвахту и понизили в звании. Он, тем более, оказался женатый.
Молодой человек достал портсигар.
— Можно закурю?
— Ах, пожалуйста, сделай одолжение, не кури при мне. Я и так себя чувствую прескверно.
— Хорошо, не стану. — Спрятал портсигар. — Ну, так свадьбу-то отменять зачем?
Маменька взглянула на него в изумлении:
— Нужно объяснять? Нессельроде не имеют права принимать в свое лоно женщину с запятнанной репутацией.
Он пожал плечами:
— Ерунда какая. Мы живем в девятнадцатом веке. Старые каноны уходят в прошлое. Надо смотреть на подобные происшествия проще.
— На разврат — проще?
— Почему "разврат"? Лидия влюбилась в гусара, потеряла голову. Надо ее понять и простить по-христиански.
— Ты меня удивляешь, Дмитрий. — Мать поджала губы. — Ладно бы во Франции побывал, где Содом и Гоморра, ничему хорошему не научат. А из Турции привезти такое?!
Тот прикрыл глаза:
— Ваш консерватизм, мама, меня убивает. Говорите глупости: Франция — Содом и Гоморра? Франция — оплот европейской цивилизации! Это Делакруа и Коро. Это Берлиоз и Эрве. Это Бальзак, Жорж Санд и Гюго! Вот что такое Франция!
Женщина отмахнулась:
— Да читала я твоих Жорж Санд и Гюго. Истинный разврат тела и души.