Наставницами нашими должны стать природа и история. Настолько очевидно, что вы должны учиться у первой, что мне, думается, говорить теперь об этом не нужно; позднее, когда придется говорить подробнее, я, вероятно, скажу, как следует учиться у нее. Что же касается второй наставницы, то, полагаю, ни один человек, за исключением редких гениев, ничего в наши дни не добился бы без тщательного изучения старинного искусства, но даже и гению помешало бы отсутствие знания этого искусства. Если вам покажется, что это противоречит тому, что я оказал о гибели старинного искусства и о присущей нашему времени потребности в художественном обновлении, то я могу возразить, что если сейчас, во времена обширных знаний и недостаточного претворения их в жизнь, мы не будем глубоко изучать древнее искусство и не научимся его понимать, то подпадем под влияние окружающих нас слабых произведений и, не разбираясь ни в чем, начнем копировать копии великих произведений, что ни в коем случае не принесет нам настоящего искусства. Давайте поэтому тщательно изучать древнее искусство, учиться у него, находить в нем вдохновение и в то же время решимся не подражать ему, не повторять его и либо вообще не иметь искусства, либо создать искусство собственное, современное.
И все же, призывая вас к изучению природы и истории искусств, я оказываюсь почти в безвыходном положении, вспомнив, что мы в Лондоне и что он собой представляет. Разве я вправе призывать заботиться о красоте трудовой люд, который изо дня в день снует взад и вперед по этим отвратительным улицам? Будь это политикой, мы должны были бы сосредоточиться только на ней; будь это наукой, мы могли бы замкнуться в изучение фактов, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Но — красота! Неужели вы не видите, какие страшные преграды встают на пути искусства из-за длительного пренебрежения к нему, из-за пренебрежения к разуму, к тому, что касается искусства? Какими усилиями, какими стараниями сможете вы одолеть эти трудности? Это настолько тяжелый вопрос, что я волей-неволей должен пока отказаться от его обсуждения и возложить надежды на то, что изучение истории и ее памятников как-то в этом отношении поможет вам. Если вы обогатите вашу память знанием великих художественных произведений и великих эпох искусства, то, думается, вы сумеете кое-что разглядеть сквозь безобразное окружение, и ощутите недовольство существующей ныне бессмыслицей и бесчеловечностью, и, надеюсь, настолько возмутитесь всем дурным, что о примирении с близорукостью и безрассудством, с убожеством и грубостью, позорящими нашу сложную цивилизацию, уже не будет и речи.
Лондон, во всяком случае, замечателен тем, что его музеи открыты для широкой публики. Но я потребовал бы, чтобы они были открыты семь дней в неделю вместо шести или хотя бы в тот единственный день, когда обыкновенный труженик, один из содержащих их налогоплательщиков, имел бы возможность спокойно побродить по их залам. Любому, кто питает врожденную любовь к искусству, частое посещение музеев приносит пользу большую, чем это можно выразить словами. Однако необходимо кое-что предварительно разъяснять публике, иначе она не извлечет из хранимых в наших музеях бесценных художественных сокровищ достаточно пользы. Произведения искусства в музеях разрозненны. Музеи, кроме того, навевают обычно грустное настроение, — в частности, следами небрежности и разрушения на сберегаемых там художественных реликвиях.
Но у нас есть возможность изучать и более нам близкое, старинное искусство. Я имею в виду памятники нашей собственной страны. Правда, такая возможность открывается перед нами лишь изредка, ибо мы живем в мире из кирпича и строительного раствора, и нам приходится довольствоваться немногим — например, призраком великолепного Вестминстерского собора, экстерьер которого испорчен по глупости архитектора-реставратора, а интерьер изуродован фальшивой вычурностью, тщеславием и невежеством последних двух с половиной столетий. Немногое осталось и от находящегося неподалеку несравненного Вестминстер-холла. Но стоит выбраться из нашего прокопченного мира на лоно природы, как мы увидим все еще живые творения наших отцов, встроенные в природу и неразрывно слившиеся с нею.