Другой вид товаров предназначен для богатых; товары эти должны быть красивыми, они отличаются продуманностью и тщательностью замысла, но обыкновенно не могут стоять вровень с ним — отчасти вследствие оторванности от традиции, отчасти из-за отсутствия сотрудничества между дизайнером и мастером. Так наносится ущерб нашему благосостоянию, то есть средствам для благопристойной жизни, и ни один человек не выигрывает от этого, потому что, если, с одной стороны, низшие классы лишены настоящего искусства у себя в доме и, напротив, вынуждены мириться с убогой и отвратительной претензией на него, что совершенно уничтожает их способность оценить искусство подлинное, которое им случается видеть в музеях и картинных галереях, то, с другой стороны, тугой кошелек богачей не в состоянии купить то, на что они претендуют. Единственно подлинное, что они могут приобрести, — это искусство, созданное одиноким и самобытным талантом, усердным и мучительным трудом людей, наделенных редкими дарованиями и особой культурой. Эти таланты угнетены жизнью, лишенной романтики, и отвратительным окружением, но время от времени они умудряются, вопреки всему, прорваться сквозь преграды и создать прекрасные художественные произведения. Но лишь немногие люди делают вид, будто понимают их искусство и подпадают под его чары. Богачи могут порой купить и сделать их произведения своей собственностью, но, разумеется, таких художественных произведений очень немного, и если бы их было в десять раз больше, чем теперь, то и тогда они бы ни на йоту не тронули публику, ибо она мертва ко всему художественному из-за окружающего ее безобразия и убожества.
Честно говоря, я не могу винить этих людей за то, что у нас мало художественных произведений, потому что великие художники, о которых я только что говорил, будучи людьми необычайных и своеобразных дарований, погружены в раздумья об историческом прошлом, в созерцание красоты былых времен. Если бы они были людьми другого склада, они, думается, вообще не могли бы создавать прекрасное, вопреки всем стоящим на их пути трудностям. Но посмотрите, что же получается в результате. Повседневная жизнь отвергает и обходит их молчанием{4}, и у них нет другого выбора, как только предоставить жизни идти ее собственным путем, а самим уйти в свои сны о Греции и Италии. Времена Перикла{5} и времена Данте{6} — вот где они живут, а Англия наших дней с миллионами ее страждущих людей безучастна к ним, как и они к ней, и все же, возможно, они ждут часа, чтобы принести пользу и не стать в грядущем жертвами забвения. Будем же надеяться, что их время придет.
Таково, говорю я, положение дел в нашем искусстве. Если вы сомневаетесь в этом или думаете, что я преувеличиваю, то позвольте обратить ваше внимание на то, в каком состоянии находится искусство, которое более других предполагает сотрудничество людей: я имею в виду искусство архитектуры. Я лучше многих знаю, каким громадным талантом и какими обширными знаниями наделены первоклассные архитекторы наших дней. Повсюду, видя спроектированные ими здания, вы радуетесь. Но какой в этом толк, если, покинув на несколько лет Англию, вы по возвращении обнаруживаете, что добрая половина графства вокруг Лондона застроена кирпичными домами. Могут ли самые рьяные оптимисты утверждать, что стиль зданий в этой половине графства за это время улучшился? И разве неправда, что, наоборот, облик домов становится все хуже, хотя хуже уже невозможно. Недавно выстроенные дома обычно столь уродливы и безвкусны, что с сожалением вспоминаешь о временах Гоуэр стрит{7} и не без удовольствия поглядываешь на причудливые маленькие домики из коричневого кирпича, примостившиеся вместе с их опрятными садами среди новых площадей и обсаженных зеленью улиц в предместьях Лондона. Представляется само собой разумеющимся, что почти всякий новый дом должен быть постыдно безобразен, и если, по счастливой случайности, мы встречаемся с новым домом, который обнаруживает хоть какие-то признаки продуманного замысла и планировки, то мы изумляемся и хотим узнать, кто строил этот дом, кто им владеет, кто проектировал его и все в таком роде. Однако в эпоху расцвета архитектуры каждый выстроенный дом был более или менее красив. Термин «церковная архитектура», которым прежде обозначали стиль средних веков, благодаря росту наших знаний уже давно отброшен, ибо теперь нам известно, что в то время и собор и коттедж строились в одном стиле и что у них были одни и те же орнаменты. Единственное различие между скромным и величественным зданием состояло в размерах, а иногда — и в материале. И пока такая красота не начнет снова появляться в наших городах, едва ли возникнет подлинная школа архитектуры. Ее не будет, пока каждая лавка мелочных товаров в наших предместьях, каждый сарай не будут строиться и удобными и красивыми. Подумайте только, до какой степени несовместимо это требование с нынешним способом застройки. Вам нелегко представить себе город, где все дома были бы красивы, — по крайней мере если вы не видели лет тридцать назад, скажем, Руан или Оксфорд. Но в каком же странном состоянии должно находиться искусство, когда мы не хотим или не можем позаботиться о том, чтобы строить дома, достойные разумных людей. Не можем, полагаю, ибо, скажу еще раз, за исключением самых редких случаев, дома богатых людей отнюдь не лучше обычных. Позвольте мне привести один пример. Недавно я посетил Борнмут, курортное место к юго-западу от Нью-Фореста. Это место (едва ли его можно назвать городом) состоит из домов богатых людей. Были все возможности выстроить здесь хорошие дома, ибо природа Борнмута с его дюнами и соснами удивительно красива.