Сегодня мы видим итог: теория эволюция «захвачена неприятелем».
По ее скрижалям комфортно прогуливаются граждане в сутанах, фрейдисты, креационисты, оккультисты и т. д.
К ней благосклонен католический Ватикан, в специальной энциклике Папы Пия XII «Humani generis» признавший ее возможную правоту.
(В 1996 году позиция католиков была вновь подтверждена Папой Иоанном-Павлом).
Эволюцию снисходительно треплют по щечкам православные фундаменталисты, шаманы, раввины и экстрасенсы.
И для религий, и для метафизики в дарвинизме уже нет никакой проблемы.
Он проглочен, переварен и включен ими в их «обмен веществ».
Это случилось потому, что дарвиновская теория, вырванная из контекста «пяти теорий», абсолютно беззащитна и беспомощна.
Будучи всего лишь малым фрагментом грандиозной картины, «оставшись одна», теория легко может быть вмонтирована в любую, в том числе и метафизическую конструкцию.
Но это еще не все.
У теории эволюции есть и еще одно слабое место, делающее ее безвредной для «бога».
Как безусловная научная данность, она (мягко говоря) не льстит homo.
Homo в ответ мстит ей за «покушение на прекрасный миф о своей исключительности» безразличием и глобальным недоверием к Дарвинизму. Это автоматически означает отказ приема теории эволюции в круг т. н. «вечных культурных ценностей» человечества.
В результате Дарвинизм становится персональной игрушкой нескольких сотен биологов. Учитывая безответность этих «заплаканных очкариков», теорию у них периодически отбирают «поиграть» все, кому не лень.
В 2002 году Scientific American разродился блестящей и предельно честной статьей об эволюционизме — «15 ответов на вздор креационистов»:
«Когда Чарльз Дарвин 143 года назад предложил теорию эволюции на основе естественного отбора, ученые той эпохи восприняли ее в штыки. Однако многочисленные палеонтологические свидетельства, достижения генетики, зоологии, молекулярной биологии и других наук в итоге подтвердили бесспорность эволюции. Эту битву эволюция выиграла везде, кроме общественного сознания».
Самое удивительное, что она, приобретя всемирную славу, осталась совершенно неизвестной, отчасти повторив судьбу Теории Относительности. О факте ее существования, вроде бы знают все, но, что именно. Сбылись надежды епископа Уорчестерского, который, когда-то покрывался холодным потом на прениях меж Гексли и Уилберфорсом:
«Будем надеяться, что это неправда. Но даже если это и правда, будем надеяться, что она не станет широко известной».
Бессилие дарвинизма, вырванного из контекста «пяти теорий» стало полностью очевидно только сейчас, но заметно было еще в эпоху первой великой битвы метафизики, культов и науки.
Да, Дарвин разворачивал четкую логику развития видов, но он не указывал «начальной точки» жизни. Ни первопричины развития, ни его кажущейся внезапности он объяснить не мог.
Своей силой и научной безупречностью его теория только усугубляла драматизм ситуации.
Доказательно и подробно живописуя многообразие и невероятную приспособительную силу организмов, их стремление существовать, теория растерянно умолкала в ответ на вопрос о причине полного отсутствии жизни в архее и о ее стремительном появлении в кембрии.
Сам Дарвин обескураженно писал:
«Трудность подыскать какое-нибудь подходящее объяснение отсутствию мощных скоплений слоев, богатых ископаемыми, ниже кембрийской системы все-таки весьма велика… Этот факт нужно признать пока необъяснимым и на него можно справедливо указывать, как на сильное возражение против защищаемых здесь взглядов».
Происшедшее (примерно) 500 млн. лет назад внезапное насыщение животными и растениями мертвого, до той поры, мира, действительно слишком уж походило на подчиненную чьей-то воле «смену декораций». На действие разумного замысла.
Б. Брайсон ехидно, но справедливо подметил, что книга Дарвина, озаглавленная «Происхождение видов», совершенно не в состоянии объяснить именно происхождение видов, т. е. того, как и откуда они произошли.[65]
Конечно, уже известное в конце XIX и начале XX в. изобилие ископаемых кембрия производило завораживающее впечатление.
Особенно сильным оно было в контрасте с зоологической и ботанической «пустотой» докембрийских отложений.