Как бы там ни было, одна из самых, как я полагаю, поразительных вещей его главного произведения «Агрессия», это описание ритуального поведения животных.
Он пишет, что колония животных, обитающих в определенном месте и привыкших ходить к водопою одним и тем же путем — порой очень долгим и извилистым, хотя источник находится совсем рядом с их жилищем, — изменит свой привычный путь, только если, к примеру, кто-нибудь из них случайно поскользнется на грязной тропинке и, увидев воду, откроет остальным более прямую дорогу. Однако из-за нарушения ритуала колония чувствует беспокойство и нередко, походив некоторое время новым путем, возвращается к старым привычкам.
Как постоянный игрок в шахматы, я могу засвидетельствовать, что большинство игроков (любители шахмат, возможно, такая же однородная разновидность, как и серые гуси) меняют привычную тактику, любимую геометрическую, пространственно-временную схему на шахматной доске только в случае благоприятной ошибки и почти всегда им это так неприятно, что они даже не радуются победе. Я даже знал одного настолько увлеченного игрока, довольно фанатичного по натуре, который, несмотря на замечания, которые все его приятели делали ему сотни раз (и он охотно соглашался), продолжал постоянно и абсолютно спокойно совершать одну и ту же роковую ошибку на одиннадцатом ходу своего любимого дебюта.
Кстати, рассказывают, что профессор Лоренц, имевший привычку ходить из дома пешком определенным, довольно извилистым маршрутом, проходя мимо привычных любимых мест, то и дело являлся на лекции в институт Макса Планка в Мюнхене с опозданием в несколько минут. Однажды студенты посоветовали ему более короткую дорогу, и он старался по ней ходить до тех пор, пока, заметив, что профессор с каждым днем становится все мрачнее и раздражительней, они не убедили его вернуться к прежнему пути. После чего профессор вновь обрел свойственное ему хорошее настроение.
Чарующий призрак свободы
Эту фотографию я нашел в газете «Либерасьон» от 20 апреля 1999 года и в тот же день вклеил ее в свой дневник. На ней изображен погибший во время знаменитого восстания Парижской коммуны в 1871 году. Имя его неизвестно. Таких по нескольку дней оставляли на всеобщее обозрение в больнице, чтобы кто-то из близких мог их опознать. Потом их хоронили в общих могилах.
Это очень волнующая для меня фотография. У этого красивого, еще молодого мужчины с густой шевелюрой, в мундире национальной гвардии, спокойное, умиротворенное лицо, а взгляд будто полон самого сокровенного небесного смысла… может, смерть застигла его за глубоким раздумьем, когда он уже был ранен? Напрашивается вывод, что наступила она не сразу и перед его внутренним взором явились несколько ярких образов, прежде чем он окончательно потерял сознание. Видит ли он ручеек своего детства в полях, окружавших Париж в то время, лица родителей или своих детей, какую-то мелочь, заслонившую все, как во сне, или ему вдруг открылась тщета тех вещей, к которым мы так страстно привязаны в жизни? Наконец, промелькнуло ли в нем предчувствие возможной будущей пустоты этого пьянящего призрака свободы, ради которого уже столько поколений стремились в бой и гибли, что предстоит и ему, чтобы потом, по иронии судьбы, их дети имели свободы еще меньше, чем их отцы?
Предполагаю, что, вероятно, сегодня некоторые из нас — если только не вынудят обстоятельства — глядя на результаты, которыми так полны прошедшие столетия (особенно последнее: эта гигантская экспериментальная стройка свободы!), поостереглись бы с таким же пылом броситься вслед за этим манящим видением. Однако если внимательно присмотреться, возможно, то, что в этих обстоятельствах действительно нами управляет, почти не имеет отношения к нашим сознательным желаниям, быть может, нами движут глубокие и неуправляемые импульсы из недр коллективного бессознательного?
Как мало знаем мы свои мысли!.. Да, мы знаем о непроизвольных поступках, а как насчет непроизвольных мыслей! Ведь человек, черт возьми, кичится тем, что он — существо сознательное! Мы гордимся тем, что отличаемся от ветра и волн, от падающих камней, от растений, которые растут, сами не зная как, и от диких зверей, которые всю жизнь преследуют беззащитную жертву, нам нравится говорить, нравится наш разум. Так, значит, мы хорошо знаем, что делаем и зачем? Мне кажется, что есть доля правды в мнении, которое сегодня начинает распространяться, о том, что нашей жизнью и жизнью тех, кто вышел из нас, руководят наши наименее сознательные поступки и мысли.