Чтобы в каком-то смысле дополнить этот портрет коллекционера, оставленный им самим, стоит подчеркнуть рассеянную чувственность (проступающую сквозь значительность), которая, как мне кажется, превалирует в большинстве этих полотен, что, по-моему, объясняет столь важное место, отведенное Юберу Роберу, Фрагонару, Ватто и их сельским фривольным праздникам, которым всегда исподволь угрожают чаща леса невдалеке или свинцовые тучи приближающейся грозы. Об этом также свидетельствует множество полотен Коро (его знаменитая «дымчатость» воздуха) и это явное тяготение к хрупкости чувств на полутонах, мгновениям волшебной недосказанности, когда счастье кажется таким близким. Таков «Пейзаж в парке» француза Эжена Луи Лами, где на берегу пруда три молодые женщины мирно ловят рыбу, чуть поодаль двое мужчин разговаривают, покуривая трубку, а в небе над высокими зелеными кронами проплывают ленивые облака, словно ничто никогда не сможет омрачить эту минуту чистого блаженства.
В это мгновение мне очень захотелось — пожелание, обращенное в прошлое, в благодарность за этот щедрый дар, — чтобы Галуст в свое время испытал такое же наслаждение, но не только от созерцания картин, а в своей земной жизни среди людей.
Затем я перешел в маленький зал, где выставлены многочисленные творения, которые Галуст покупал (прямо в мастерской, согласно статье с его биографией) у того, кто позднее стал его другом, Рене Лалика, и следует особо упомянуть об этом невероятно утонченном художнике, чьи творения — в основном ювелирные украшения с животными и растительными мотивами совершенно типичны для направления, которое получило название ар-нуво.
Здесь я попытаюсь описать только одно из них, поразившее меня больше всего. Речь идет об овальном серебряном блюде, в центре которого на полураскрытой чаше цветка возвышается пенорожденная Венера, чья пышная шевелюра не что иное, как морские водоросли, грациозно обвивающие ее тело; зрелище тем более потрясающее, что эта фигура, воплощающая идеальную женственность, одновременно навевает своими формами самые сладкие чувственные мечты, а лицом выражает вселенское, почти материнское сочувствие, которое в том числе относится (по крайней мере, я на это надеюсь!) и к неутолимому мужскому желанию. Однако основной акцент этой потрясающей композиции — четыре наяды у ног богини с лицами, искаженными в любовном, почти оргазмическом, экстазе, прижимающие к груди огромную рыбу, пасть которой эякулирует мощной струей воды, отлитой из молочно-белой стеклянной пасты…
Одна только эта вещь редкостной тонкой работы показалась мне шедевром по своей дерзновенности в стилизованном изображении плотского желания.
Не имея возможности описать все собранные здесь сокровища, должен, увы, заметить, что, когда покидаешь этот храм утонченности и изящества, гул автомобилей и рев самолетов, пролетающих над парком во время посадки, напоминают нам, что современный мир, никогда не забывающий взять с нас плату за мгновения красоты, которые он еще скупо нам выделяет, зиждется на вечной двойственности: разве не обязано фантастическое богатство этого музея солидной прибыли от нефтедобычи?
Была ли Симона де Бовуар жертвой моды?
Поскольку в наши дни так часто обсуждаются эротические пристрастия Симоны де Бовуар (даже охотней, чем ее мировоззрение, времена обязывают!) и прежде чем я выскажусь о том, что думаю обо всем этом периоде парижского экзистенциализма, который всегда одновременно меня очаровывал и вызывал улыбку (или даже смех, подобно хорошему водевилю, который так прекрасно умеют разыгрывать — с самым невинным видом — звезды СМИ), я хотел бы показать здесь письмо, которое получил недавно от одной читательницы по поводу последней передачи Финкелькраута, посвященной этой теме.