улыбается своей тихой улыбкой, одной из тех, которые не дано увидеть репортерам и
камерам. – Так, что я могу для тебя сделать?
Мой желудок делает кувырок, но я напоминаю себе быть стойкой перед морем его
обаяния.
– Это не займет много времени, я хотела поговорить с тобой о...
– Ты уже обедала? – перебивает он.
– Пока нет, но...
– Я едва ли видел тебя после гала-приема, – говорит он, потянувшись за своим
пиджаком. – Давай перекусим сэндвичами. Сейчас в любом случае обеденный перерыв, а
я хочу услышать обо всем, над чем ты в данное время работаешь.
Мое сердце тает. Вот тебе и держать себя в узде в офисе. Как я могу отказаться?
Сент-Клэр прихватывает еду из ларька и ведет меня в небольшой музей поблизости,
который я никогда раньше не видела: он спрятан в особняке на боковой улочке, подальше
от остальных офисных зданий.
– Не думаю, что нас пустят… – начинаю я, глядя на огромные знаки, запрещающие
проносить еду и напитки.
– Не волнуйся об этом. Здесь больше никого нет. – Сент-Клэр ведет меня к скамеечке в
одном из демонстрационных залов.
– А как же охранники?
– Кто, Кевин? – Сент-Клэр подмигивает одетому в форму охраннику, тихо стоящему в
углу. – Я все время так делаю. Это одно из моих самых любимых мест для ланча.
Умиротворяющее.
Я изучаю его.
– Ты не особо следуешь правилам, не так ли?
– Разве это весело? – улыбается он.
– А как насчет последствий? – спрашиваю я, думаю обо всех тех случаях, когда
пыталась шалить и лишь попадала в неприятности.
– Если все время жить, думая обо всем плохом, что может случиться, то никогда не
переступишь за порог собственного дома. Конечно, меня порой тянет испытать границы
дозволенного, но я всегда это делаю умно. Осторожно.
– Я и не сомневаюсь, – смотрю на охранника, в то время как Сент-Клэр начинает
разворачивать свой сэндвич. Кевин едва скользит по нам взглядом, так что я следую
примеру Сент-Клэра. Бумага шуршит, отражаясь эхом от стен. Я чувствую легкое
волнение, оттого что делаю что-то вопреки правилам, и не могу сдержать слабой улыбки.
– Ты плохо на меня влияешь, – поддразниваю я.
Сент-Клэр смеется.
– Мы еще сделаем из тебя рискового человека.
– Именно так ты стал успешным? – любопытствую я. – Нарушая правила?
– Возможно. Просто я вырос с невероятным количеством правил и ограничений. Все в
моей семье и в школе желали, чтобы люди вписывались в милые маленькие коробочки с
соответствующими ярлыками. Никому не разрешалось быть самим собой или
отклоняться от своей колеи.
Стелла Лондон
Искусство и Любовь # 2
Я надкусываю свой сэндвич с индейкой и авокадо, ожидая, что еще он добавит, но,
похоже, Сент-Клэр углубился в какие-то свои воспоминания. Его жизнь так отличается от
моей, это завораживает. Может, у меня и не было возможности провести со своей мамой
столько времени, сколько мне бы хотелось, но она всегда поощряла меня быть самой
собой.
– Должно быть, было сложно.
Он медлит, но когда отвечает, его голос звучит тише.
– Так и было. Когда рос, я знал, что был разочарованием для семьи. Я не мог понять,
зачем должен был делать то, чего они от меня ожидали. В мире было так много всего, что
мне хотелось бы увидеть, узнать. Это как если бы мне дали холст и набор масляных
красок, а затем сказали, что ими можно рисовать только в черно-белых тонах, –
добавляет он с печальной улыбкой. – Надолго меня не хватило. Как только я достиг
позволительного возраста, переехал, чтобы жить самостоятельно.
Я улыбаюсь, надеясь разрядить атмосферу.
– Ну и как, получается?
Он тоже улыбается.
– Не так уж и плохо.
Некоторое время мы едим в тишине, хрустя чипсами и наслаждаясь легким журчанием
фонтана во внутреннем дворике снаружи, прохладный морской воздух ласкает нашу
кожу. Прядка волос упала на глаза Сент-Клэра, и мне ужасно хочется потянуться и
коснуться ее, провести пальцем по этим скульптурным скулам и прижать его губы к
своим…
Будь профессионалом, не забыла? Я отворачиваюсь, чтобы посмотреть на окружающие
нас произведения искусства, эклектический микс. Сент-Клэр усадил нас перед полотном
Дюрера – детальном изображении кролика.10 Звучит как нечто простое, будто детская
игра, но вообще-то оно такое насыщенное и плотное, будто смотришь через микроскоп –
каждая деталь идеально прорисована.
Сент-Клэр замечает, как я смотрю на картину.
– Тебе нравится то, что ты видишь?
– Я люблю работы Дюрера, особенно эти спокойные, менее известные полотна, –
говорю я. – Мех выглядит совсем как настоящий.
Я в восторге.
– Ты знаешь происхождение этой картины?
– Ты уволишь меня, если я признаюсь, что нет?
Он смеется:
– На самом деле оно спорное. Эта картина, по слухам, была украдена нацистами,
изъята у еврейской семьи в Париже.
– Как она оказалась в итоге тут?
– После многих лет смены владельцев богатая семья из России решила презентовать ее
в качестве пожертвования.
Мои брови взметнулись вверх.
– А почему просто не вернуть истинным владельцам?
Он откидывается на скамейку и потирает подбородок.
– Это ужасная часть истории. Во время войны надписи к картинам часто терялись или
уничтожались, и бесценные произведения искусства стоимостью в миллиарды долларов
были украдены у их полноправных владельцев. Некоторые из выживших семей пытались
вернуть себе свою собственность, но без этих надписей ничего невозможно доказать.
10 Альбрехт Дюрер (нем. Albrecht Dürer, 21 мая 1471, Нюрнберг — 6 апреля 1528, Нюрнберг) —
немецкий живописец и график, один из величайших мастеров западноевропейского Ренессанса.
Признан крупнейшим европейским мастером ксилографии (вид печатной графики, гравюра на
дереве, древнейшая техника гравирования по дереву или оттиск на бумаге, сделанный с такой
гравюры), поднявшим еѐ на уровень настоящего искусства. Первый теоретик искусства среди
североевропейских художников, автор практического руководства по изобразительному и
декоративно–прикладному искусству на немецком языке, пропагандировавший необходимость
разностороннего развития художников. Основоположник сравнительной антропометрии. Первый
из европейских художников, написавший автобиографию.
21
N.A.G. – Переводы книг
– Это очень печально, – говорю я, чувствуя, как больно сжимается сердце. – Эти семьи
потеряли так много. Самое меньшее, что они могут сделать – это получить назад свои
произведения искусства.
– Совершенно с тобой согласен, – кивает Сент-Клэр. – А что на счет тебя, Грэйс? Как
обстоят дела с твоим увлечением живописью?
Я чуть встрепенулась, и он выглядит сконфуженным.
– Ты училась на художника, не так ли?
– Да, но я никогда не была достаточно хороша, чтобы где-либо показывать свои
работы, – отмахиваюсь я. – К тому же, я не рисовала уже целую вечность.
– Почему?
Я вздрагиваю при мысли о боли, которая возникает в моем сердце каждый раз, как я
беру в руки кисть.
– С тех пор как умерла моя мама, я больше не чувствовала той искры. Это слишком
тяжело.
– А ты пыталась? – слегка настаивает он.
Я пожимаю плечами.
– Я по-прежнему делаю зарисовки, но каждый раз, оказавшись перед чистым холстом
с кистями, которые принадлежали моей маме… просто замираю. – Я занимаю руки тем,
что убираю с одежды крошки от сэндвича, испытывая неловкость, что призналась в чем-
то настолько личном.
Он тянется и берет меня за руки:
– Ты будешь снова рисовать, Грэйс. Истинная страсть, как у твоей мамы, как у тебя,