Хорошим примером может служить книга Перри Андерсона The Lineages of the Absolutist State. В этой интересной и содержательной работе ближневосточные и общеисламские проблемы рассматриваются исключительно на материале, полученном из вторых рук, из трудов востоковедов. Другого пути, собственно говоря, и нет — если, конечно, ученый не готов взять на себя труд освоить необходимые навыки и читать первоисточники на арабском, персидском, турецком и других языках. Но это хлопотно и требует много времени, да еще и может подвести под обвинение в ориентализме. Ученые-марксисты, такие как Максим Роденсон во Франции или И. П. Петрушевский в Советском Союзе, внесли большой вклад в историю Ближнего Востока, что признают даже те, кто не разделяет их идеологических убеждений и политических привязанностей. Они же, в свою очередь, с куда большим уважением относятся к коллегам-востоковедам, исповедывающим иные взгляды, чем к соратникам-марксис-там, по-другому смотрящим на научную деятельность[107].
Основным разоблачителем ориентализма в Соединенных Штатах уже достаточно давно является Эдвард Саид, чья книга Orientalism, впервые опубликованная в 1978 году, была встречена множеством рецензий, статей и публичных заявлений. Основной ее тезис гласит, что «востоковедение возникло из особой близости между Британией и Францией и Востоком, под которым до начала XIX века понимались исключительно Индия и библейские земли» (с. 4). Чтобы доказать свое утверждение, г-н Саид руководствуется весьма произвольными постулатами. Восток он сужает до Ближнего Востока, а Ближний Восток — до части арабского мира. Устранив, с одной стороны, тюркологию и иранистику, а с другой — семитологию, он вырывает арабистику из ее исторического и филологического контекста. Соответственно сужаются и пространственно-временные рамки востоковедения.
Для доказательства своего тезиса г-н Саид переиначивает и географию, и историю востоковедения. В частности, основным центром арабистики он объявляет Британию и Францию, а период ее наибольшего развития датирует временем после широкого проникновения британцев и французов в арабский мир. На самом деле арабистика утвердилась в Британии и Франции задолго до ошибочно ранней даты, к которой он относит британскую и французскую экспансию, и ни до, ни после имперской эпохи не достигла там размаха, глубины и уровня великих востоковедных центров Германии и соседних стран. По правде сказать, любая история или теория европейской арабистики без немцев есть примерно то же, что соответствующим образом препарированная история или теория европейской музыки или философии.
Г-н Саид пытается оправдать вышеозначенную процедуру:
«Полагаю, что высокий уровень, постоянство и объем британских, французских и американских трудов по Востоку ставят их выше бесспорно замечательных работ, делавшихся в Германии, Италии, России и других странах. Но справедливо, думаю, и то, что важнейшие шаги в области востоковедения были первоначально предприняты либо в Британии, либо во Франции [sic!] и лишь затем детально разработаны немцами… Заслуга немецкого востоковедения состоит в том, что оно доработало и усовершенствовало методы, которые применялись к текстам, мифам, идеям и языкам, почти в буквальном смысле собранным на Востоке имперскими Британией и Францией», (с. 17–18,19).
Трудно понять, что означает последняя фраза. Разумеется, западные путешественники приобретали на Ближнем Востоке тексты, то бишь рукописи и другие письменные памятники, но немецкие, австрийские и другие собрания не менее важны, чем коллекции «имперских Британии и Франции». Как, интересно, можно «собрать» язык, будь то буквально или как-нибудь еще? Видимо, автор подразумевал, что, изучая арабский, англичане и французы совершали некое правонарушение, немцы же, как соучастники после события преступления, могли приступить к «доработке и усовершенствованию» научных методов только после того, как язык был присвоен британцами и французами; в таком же неравноправном положении оказались и арабы, чьим языком, наряду с мифами и идеями (как бы это ни понимать), незаконно завладели британцы и французы.
107
Настоящее время здесь вряд ли уместно, поскольку И. П. Петрушевский скончался в 1977 году. —