Какое же значение имела харджа в поэтике мувашшаха, какие функции она выполняла? Нам представляется, что мувашшах зародился как жанр, пружиной которого был принцип контраста между основной частью и харджой, контраста, соблюдавшегося во всем: в тематике, исполнении, языке, рифме. По мнению ибн Сана аль-Мулка, «соль мувашшаха, его сахар, его мускус» составляет как раз контраст двух языков. В данном случае не важно, что харджа, по его сведениям, могла писаться как на романсе, так и на разговорном арабском языке.
Эффект контраста усиливался сочетанием в пределах одного стихотворения «мужского лиризма» и «женского», тем более что тематически они, как правило, никак между собой не связаны. Можно предположить, что сопряжение тематики «cantigas de amigo» с типичными для классической арабской литературы темами оказывало на средневековое сознание (с обычной для него «этикетностью») сильнейшее эмоциональное воздействие. Таким образом, возникала ситуация диалога, в условиях песенной традиции выступавшая в чрезвычайно характерной форме диалога «корифея» и «хора». Увлеченные перспективой найти истоки европейской поэзии, исследователи, рассматривая харджа на романсе в отрыве от всего мувашшаха, подчас забывали, что харджа «не самостоятельное произведение, а его часть — припев (припев-запев), отклик хора на слова певца»[46]. Основываясь на некоторых намеках, имеющихся в стихах ибн Кузмана, Р. Менендес Пидаль предполагает, что публика, выполнявшая роль хора, «повторяла запев после каждой строфы, как только солист заканчивал стих-репризу, рифма которой — та же, что и в запеве, — служила как бы призывом сосредоточить внимание, сигналом для вступления хора»[47]. Эта характеристика относится к заджалу, однако скорее всего в случае с мувашшахом дело обстояло так же.
Согласно ибн Сана ал-Мулку, резкий переход с одного языка на другой — одно из основных правил мувашшаха. Причем переход этот осуществляется посредством специальных слов, призванных, при всей резкости перехода, сделать его предсказуемым. Эти слова («он сказал», «я сказал», «она сказала», «он пропел», «я пропел», «она пропела» и т. д.) должны информировать о ближайшем переходе на прямую речь и другой язык. Тот факт, что в этой поэтике «контраста», в которой, как нам представляется, первоначально функционировал мувашшах, главная роль отводилась эффекту двуязычия, находит подтверждение в других литературах, так или иначе связанных с арабской. Например, в мувашшахе ибн Сана ал-Мулка обнаружена харджа, написанная на персидском языке[48]. Х.М. Сола-Соле несколько лет тому назад удалось дешифровать обнаруженные в средневековом каталанском песеннике несколько строчек на арабском языке, которые, по его мнению, выполняли функции харджа в романском стихе[49].
Таким образом, функциональный анализ позволяет сделать вывод, что мувашшах призван был быть поэтической системой гетерогенного типа[50], в которой переключение с одного языка на другой (и не обязательно с арабского на романский) означало переключение с одной поэтической традиции на другую. Поэтому нам представляется неверным мнение В.П. Григорьева, считающего, что харджи на романсе «возникли примерно на два столетия позже, чем харджи на арабском языке»[51]. Скорее всего, наоборот: харджи на романском языке были наиболее древними. Появление хардж на арабском и параллельное развитие жанра заджала, создававшегося на разговорном арабском языке, привели к утрате принципа контраста в мувашшахе[52] и «отмене» самих хардж в заджале[53].
В тесной связи с этими вопросами находится проблема авторства. Создавали ли арабские и еврейские поэты харджи сами или они пользовались романским фольклором? Существование на Пиренейском полуострове романской песенной традиции в настоящее время уже не вызывает сомнений. О ней известно из различных арабских и испанских источников[54]. По мнению Менендеса Пидаля, в харджах сохранились песенные традиции женских хоров, непременного элемента праздников в романских странах. О них от более ранней эпохи (6–9 вв.) сохранились свидетельства представителей духовенства Испании, Франции, Прованса, Италии, запрещавших женские песни (в частности, любовные) и танцы во время церковных праздников, видя в них наследие язычества[55]. В связи с этим особый интерес представляют воспоминания крупнейшего испано-арабского поэта ал-Мутамида, писавшего о радости, которую ему доставляли своими песнями «белокурые певицы»[56]. Видимо, далеко не случайно столь характерной особенностью хардж является «женский лиризм».
48
См.: Куделин А.Б. Арабо-испанская строфика как «смешанная поэтическая система». С. 412.
49
Solá-Solé J.M. Una composición bilingüe hispano-arabe en un cancionero catalán del siglo XV. H Hispanic Review, t. 40, N 4. Philadelphia, 1972. P. 386–389;
см. также: Lévi-Proven(¿al E. Les vers arabes de la chanson V de Guillaume IX d’Aquitanie H Arábica, Leiden, 1954. P. 206–211;
Dotton B., Lelia Doura E. An Arabic Refrain in a thirteenth-century Galician Poem? // Bull. of Hispanic Studies, t. 41. Liverpool, 1964. P. 1–9.
50
См.: Куделин А.Б. Арабо-испанская строфика как «смешанная поэтическая система». С. 412.
51
См.: Григорьев В.П. Заметки о древнейшей лирической поэзии на Пиренейском полуострове. С. 92.
52
См.: García Gómez Е. La lírica hispano-árabe y la aparición de la lírica románica//Al-Andalus, t. 21. Madrid-Granada, 1956. P. 317–319.
53
Характерно, что харджи, встречающиеся в заджалах ибн Кузмана, могут быть признаны таковыми только по чисто формальным соображениям. По крайней мере, никакой структурообразующей нагрузки они не несут (см.: Петрова Л.А. Испано-арабская строфическая поэзия. Заджал ибн Кузмана (XII в.). Автореф. канд. дис. Л., 1974. С. 13–14.
54
По рассказу одного испанского священника, в 1002 г., во время битвы между арабами и испанцами, некий певец оплакивал участь арабов, «чередуя арабские и испанские метры»: «En Calacanazor, Almanzor perdió el tambor» (цит. no: Chavarri López E. Música popular española. Barcelona, 1958). Арабский историк ал-Тифаси утверждает, что древние андалусцы пели «либо на манер назарейцев, либо на манер арабских погонщиков верблюдов» (цит. по: García Gómez Е. Una extraordinaria página de Tifasi y una hipótesis sobre el inventor del zéjel H Etudes d’orientalisme dédiées á la mémoire de Lévi-Proven^al, t. 2. P. 519–520).
55
Menendez Pidal R. La primitiva lirica europea. Estado actual del problema // Revista de Filologia Espanola, t. 42. Madrid, 1960. P. 308.