В лицо нанес ему зияющую рану, —
У тихой пристани его решил отнять я.
На узкой улице был мной положен странный
Зловещий гость… и первый луч рассвета
Застал меня в полях лишь саваном одетым.
Чуть солнце глянуло, холодный тpyп открыли.
По платью, по ключам и по бумагам личным,
Что кем-то я убит, согласно все решили.
И слухи скорбные, стремясь путем различным,
Сердца жестокие о том оповестили
(Кто б к грустной повести отнесся безразлично?),
И бренный труп предав его печальной доле,
Признали все тогда: меня в живых нет боле.
А я меж тем шагал от них уже далеко
Горами снежными, прохожим объясняя,
Ограблен будто я был шайкою жестокой.
Я наг брожу и нищ, и жалость вызываю
Я в добром пастыре в деревне одинокой.
К посильной помощи всех ближних призывая,
Он платье мне купил: и вот в чужой одежде
В Сеговью я спешу, доверившись надежде.
Но в город не вступив, я изменяю внешность:
Сбриваю бороду, хоть без того довольно
Несчастья прежние, страданья и поспешность
Мой изменили вид рукою своевольной.
А там сама нужда и злая безутешность
Всех грустных дел моих принудили невольно
Просить ткача меня к себе взять в подмастерье.
Педро Алонсо ткач – вот как зовусь теперь я!
Шесть раз с тех самых пор, о наш Оронт глубокий,
В лед превращал тебя туман зимы дождливой,
Шесть раз с тех самых пор вон тот хребет высокий
Венчал блестящий снег своей вспененной гривой,
Но, жребий свой забыв, столь жалкий, столь жестокий,
Блаженству предался я бедности счастливой,
Подобно страннику, что с берега морского
Глядит на ярость волн, на плеск прибоя злого.
И что ж, моя судьба щадить меня устала.
Красу небесную мне милой Теодоры
Она тогда своим орудием избрала.
Я красоту ее в дни бури, в дни позора
Сумел завоевать. О, как она блистала,
Чиста, верна, мила для сердца и для взора!
И я, гордясь моей прелестною подругой,
Мечтал ее назвать любимою супругой.
Я был к тому готов; но тут придворным шумом
Сеговия встревожилась глубоко,
Смутился мой покой предчувствием угрюмым
Насилья вашего, взнесенного высоко,
Чтоб силу новую придать ревнивым думам,
Изведать на себе позор руки жестокой,
Узнать позор сестры: за все обиды эти,
За каждую из них, мне ваша жизнь в ответе.
Вот повесть обо мне, о граф! Я рад безмерно,
Что я еще живу, земной исполнен силы,
Что кровь моя кипит, рука мне служит верно.
О нет, не чудо я, не страшный гость могилы!
Здесь за свою теперь расплатитесь вы скверну.
Пусть властная рука, что столько причинила
Бесчестья, здесь на жизнь отважно ополчится,
Пусть сталью дерзкою она вооружится. (Обнажает шпагу.)
Граф. Но раз Фернандо вы и брат вы доньи Анны,
А я ее супруг – так в чем причина злобы?
Дон Фернандо. Честь возвратив сестре, вы ей супруг желанный,
Я ж честь свою верну, открыв вам двери гроба.
Граф. Я вас не оскорблял, мне ваши речи странны,
Безумье дел моих смущать вас не должно бы.
Фернан Рамирес вы, а оскорблен был ими
Какой-то жалкий ткач, носил он Педро имя.
Дон Фернандо. Лицо все то ж оно; как прежде, вам являет
Печать бесчестную оно руки презренной.
Да, ткач был оскорблен и ткач вас убивает,
А не Фернандо здесь, признайтесь в том смиренно.
Вот сердце и его, как прежде, оскорбляет
Любовь к жене моей…
Граф. Красавицы надменной
Любви я не достиг, в чем мужу оскорбленье?
Дон Фернандо. Обидны для него и самые стремленья.
Дерутся, граф падает.
Граф. Убит я! Как меня караешь справедливо
Ты, праведный Творец! Внимай же: умирая,
Тебе открою все: свидетелем был лживым
Против тебя и твоего отца тогда я,
Но был склонен к тому своим отцом кичливым,
Так сильно мной и им владела зависть злая.
Но ты христианин: предсмертного мольбою
Молю, прости меня! (Умирает.)
Дон Фернандо. Умри! Прощен ты мною! (Уходит.)
Сцена XIX
Чичон, один.
Чичон. Я вижу: буря пронеслась,
Готов поверить я молчанью.
Тихонько выглянем! Ушел
Ткач-кабальеро. А какие,
Однако, здесь узнал я вещи!
Должно быть, помогает Педро
Сам черт. Так, значит, он – Фернандо
Рамирес! А ведь я тогда же
Сказал, что ткач такой отважный
В себе скрывает, верно, тайну.
А граф-то мой! Он мертвой рыбой
Простерт передо мной недвижно.
Однако за пределы дома
Фернандо зашвырнул ключи.