Разочаровавшись в так называемых слугах Архангела, я превратился в патриота. Моим богом стала сама Саргоса, а моим кредо – величие ее культуры и семей.
Но когда я пересек море и увидел Кашан, его миллионные города с ткацкими фабриками, меня осенило: Саргоса слишком мала, слишком далека от центра цивилизации, чтобы стать чем-то бо́льшим, нежели сноской на страницах летописи.
И тогда моим богом стало золото. И до чего ж хорош был этот бог! Он служил мне верой и правдой, как я служил ему. Поклонение ему вело через все моря и земли. Это путешествие открыло мне глаза на истинного бога.
Единственного достойного поклонения.
Которому точно не поклонялись здесь, в этой часовне. Перед алтарем валялись обломки статуи Архангела – печальная груда из одиннадцати рук и крыльев. Помню, как когда-то сияла статуя, какой была яркой, когда художники из Мелтани раскрасили ее в синий и золотой.
И я вспомнил, где первосвященник спрятал свой экземпляр «Ангельской песни». Меня всегда удивляло, почему он делал тайну из чего-то столь обыденного. Я протянул руку и вытащил книгу из щели в стене. И тут же закашлялся от поднявшейся пыли. На обложке красовалось название, крупно написанное по-крестейски. Старым шрифтом, судя по вытянутым буквам.
Я полистал страницы толстого тома. Понюхал истлевший пергамент. Открыл книгу, поднял ее двумя пальцами и тряхнул – так иногда дергались несчастные идиоты, подвешенные на носу корабля.
Оттуда ничего не выпало, не считая пыли. Просто книга. С заметками, написанными на полях синими чернилами. Одна из них привлекла мое внимание:
«Каков вес каждого греха?»
Я прочитал стих, к которому относилась заметка: «И будут взвешены на весах перед Принципусом все дела добрые и дурные. Те, чьи добрые дела перевесят дурные, обретут вечный покой в Раю. Те же, чьи дурные дела перевесят добрые, будут вечно пить огонь».
Давно я не читал этот стих, но прекрасно помнил Песнь весов Последнего суда.
Позади сломанных и перевернутых скамеек стоял Хит.
– В чем дело, друг мой? – Мой голос прокатился эхом по разрушающемуся молитвенному залу.
– Он здесь, капитан. – Его голос был слишком тихим, чтобы вызвать эхо, но у меня хороший слух.
– Кто?
– Гонец из Высокого замка.
– Наконец-то.
Я вышел из часовни и встретился с гонцом перед комнатой Михея. Посланник был одноногим, но неплохо управлялся с деревянной ногой и палкой. Один кинжал висел у него на боку, второй спереди, как принято в Вахи, а помимо этого у него были сабля и аркебуза.
Я натянул улыбку на лицо:
– Я Васко деи Круз, капитан «Морской горы», – и протянул ему руку.
– Деи Круз… – хмыкнул он, даже не взглянув на мою руку. – На твоем языке ведь это означает «крест», верно?
Я кивнул.
– Когда я жил в Крестесе, меня называли саргосцем. А когда жил в Саргосе, крестейцем, – хохотнул я, но он сохранил серьезность. – По правде говоря, я и саргосец, и крестеец. И ни один из них.
Он даже не кивнул в ответ. Похоже, мое обаяние не действовало на одноногих, двинутых на оружии гонцов.
– Михей Железный… – сказал он. – Он здесь, в этой комнате?
– Да.
– Тогда позволь мне его увидеть.
Я сунул пальцы в рот и свистнул.
Хит принес мешок с газом и один цилиндр. Втиснул цилиндр в проделанное в двери отверстие и давил на мешок, пока не вышел весь газ.
– Это еще что? – поинтересовался гонец.
Наверное, объяснять ему, как мы это делаем, будет все равно что учить козу считать.
– Увидишь.
Семь минут спустя мы открыли дверь. Гонец вошел в комнату. Он опустил взгляд на огромного спящего завоевателя и с силой прикусил губу.
– Разбуди его, – почти с печалью сказал он. – Хочу услышать, как он говорит.
Я кивнул Хиту. Он взял иглу, смоченную в парализующем снадобье, и ткнул Михею в руку.
Прошло еще несколько минут. И потом я сам разбудил Михея, надавав ему пощечин.
Он закашлялся, несколько раз моргнул и уставился на нас:
– Эдмар?
Эдмар смотрел на Михея как на труп человека, которого любил. Теперь одноногий напоминал грустного мальчугана. И на лице Михея была та же вселенская печаль.
– Кого я пытался спасти, когда потерял ногу? – спросил Эдмар.
Михей ответил без колебаний:
– Ты пытался спасти меня. От забадара. И, клянусь Двенадцатью, ты меня спас.
Эдмар закрыл глаза, словно тонул в горечи. А затем повернулся и вышел, хоть Михей и кричал ему: «Брат! Брат!» Для одноногого он двигался с редким проворством. Мне пришлось поторопиться, чтобы догнать его.
– Так ты скажешь императору, что у нас настоящий Михей Железный?
Эдмар остановился посреди коридора и повернулся ко мне: