– Мы играем вдолгую, – напомнил я. – И в конце нас ожидает награда. Самая большая пожива за пятьдесят лет истории саргосской Компании Восточных островов. Мы все станем царями, вокруг будут течь реки из вина, а девственницы наполнять наши кубки.
– Это просто бальзам на душу, капитан! – сказал Красный Ион с другой стороны кают-компании.
Лабашец поднял деревянную кружку со сладкой алой жинжей.
Все тоже подняли кружки и провозгласили тост:
– За девственниц, наполняющих наши кубки!
После этого все разошлись по делам. С улыбкой на лице и слегка навеселе я спустился на нижнюю палубу, проведать пленника.
Я даже принес ему книгу – сокращенный вариант «Ангельской песни».
Я бросил книгу к его ногам. Хотя он все равно не мог дотянуться, потому что был закован в цепи.
– Принес тебе кое-что почитать, – сказал я.
Инквизитор Эстевао поднял голову. Старик почти ничего не видел опухшими глазами. Его запястья распухли еще сильнее, как и кончики пальцев, лишенные ногтей.
– Я рассказал тебе все, что знаю.
От него несло грязными подштанниками. Впрочем, ничего удивительного.
– Инквизиторов учат, как выдержать пытки, верно?
Естественно, ответ я уже знал.
– Твой голос… Он мне знаком.
Я встал перед ним и нагнулся. Он долго и сурово смотрел на меня, но так и не разглядел юношу, которого обучал.
Может, я стал неузнаваемым. Но Михей меня узнал. Хотя тоже не сразу.
– Куда вы отправляли тех, кого признали виновными? – спросил я.
– На смерть. Они все мертвы. В Крестесе не терпят колдунов.
Он учащенно дышал. Его язык посинел. Все ноги были в порезах и распухли, хотя мы их не трогали. Корабельные крысы никогда не побрезгуют угощением, пока пленник спит.
Но мое сочувствие было суше самого соленого берега.
– Ты лжешь, старик. Их не сжигали, не вешали и не расстреливали. Приходил корабль. Их сажали на корабль, и мы больше никогда о них не слышали. Куда же шел этот корабль?
– Корабль шел в открытое море. Там к их ногам привязывали камни, молились, чтобы Архангел простил их, и сбрасывали за борт.
– Лжец.
Мне хотелось показать ему свой глаз, который видит звезды. Очень хотелось. Но рожденные из бездны видения способны поджарить человеку мозг, как повар жарит яйца. А пока я не извлек из его разума правду, он нужен мне в целости.
Я вытащил член. Давненько уже не мочился. Я нацелился на сокращенный вариант «Ангельской песни» и не промахнулся.
– Да простит тебя Архангел, – пробормотал инквизитор.
Закончив, я пнул книгу. Она ударилась о стену, но не развалилась, как я рассчитывал.
– Да простят тебя те, кого ты замучил, – ответил я.
– Я делал все это во имя добра.
– Что ж это за добро такое?
– Колдовство вселяет страх. А страх порождает беспорядки. Анархию.
– Вокруг полно страха и анархии и без всякого колдовства.
– Вот именно. Зачем бросать в огонь хворост?
– Мы сами зажгли этот огонь.
– Мы? – Старый инквизитор внимательно посмотрел на меня. Из-за ссадин на лице он мог открыть лишь один глаз, да и то с трудом. – Ты тоже был инквизитором? Вот почему у тебя такой знакомый голос?
До чего ж горько было слышать эти слова. Я мог бы обвинить во всем его, но, в конце концов, я сам избрал Святую Инквизицию в той же степени, как она избрала меня. И мне нравилось быть инквизитором. Еще как.
А теперь я жаждал встать на колени, жаждал выплакаться перед теми, кого истязал во имя избавления от колдовства и ереси. У меня для них было только два слова: «Простите меня».
Но что есть прощение? По правде говоря, это горькое лекарство. Я просил Михея простить меня за то, что сделал с Мириам. За то, что запер ее в келье на девять месяцев, потому что посмела спать с кем-то, кроме меня. Но Михей не простил. Потому что простить – значит забыть, а забыть – значит лишить себя права на месть.
А месть слаще засахаренной вишни.
Я тоже насладился местью, пытая инквизитора Эстевао. Но моя цель не в возмездии, да и вырывание ногтей, похоже, не сработает, как и призывы к благоразумию. Однако я знал, как его расколоть.
– Приведите ее.
Дверь со скрипом открылась. И внутрь втолкнули его внучку. Она споткнулась о порог. Закованные в кандалы руки и ноги хрупкого создания были не толще палочки корицы.
Я схватил ее за ворот шерстяного платья и стукнул о переборку. Отскочив, девочка свернулась в углу и захныкала.
– Дедушка, – пролепетала она нежным испуганным голоском, – прошу тебя, не дай им меня мучить.