Он налил еще полстакана, выпил, запил водой, трудно удерживая рвоту. Дико хотелось курить.
Он снова обшарил карманы. Было в них два рубля с мелочью, что его обрадовало, так как приближалось утро, была отвертка с ключами, расческа. Были, неизвестно откуда взявшиеся, женские часы, был хвост сушеной рыбы и прочая труха. Сигарет не было.
Вино начало действовать — мерзкая тряска прекратилась. Он допил оставшееся уже без воды, почти без тошноты, пожевал сушеный хвост, выплюнул.
Часы показывали 4–30. Фонарь мотал по комнате серые тени, он, наверное, взвизгивал на ветру в такт своему качанию, но в комнате этого слышно не было.
Фотограф решил одеться и обнаружил, что он, в сущности, одет, только пиджак валялся на полу, да башмаки с носками. Он вышел в коридор, прошел к угловой комнате, которая выполняла в этом общежитии функции гостиничной, для временных приезжих.
У двери он постоял, прислушиваясь. В комнате горел свет, слышались шаги.
То, что постоялец не спал, обрадовало горемыку. Он тихонечко постучал, дверь сразу открылась и на него пахнуло сказочным ароматом кофе и хорошего табака.
— А, маэстро Фотограф, — фантастически элегантный господин сделал царственный жест, — прошу, прошу.
Господин, назвать его по другому язык не поворачивался, был одет в серебристый, непонятного покроя костюм, по которому переливались, как живые, черные сполохи. Совершенно лысый череп не уродовал его, а, скорей, придавал некую элегантность узкому лицу с птичьим носом и совершенно прозрачными глазами.
Ревокур безвольно вошел, чисто механически принял из рук загадочного господина пузатую чашку с кофе, сделал глоток, отметив, что кофе не просто превосходен, но и с коньяком, сел в кресло и закурил, наконец.
— Ничего, что я без спроса? — кивнул он на пачку сигарет, приподнял голову и столкнулся взглядом с незнакомцем. Сразу же встал, аккуратно поставил чашку на стол и молча вышел в темноту холодного коридора.
Он шел по этому коридору к своей, насквозь опостылевшей комнате, и знал, что может еще вернуться.
Но не вернулся.
В комнате он докурил шикарную сигарету с двойным фильтром, лег ничком на кровать и уснул мгновенно. Проснулся от противного скрипа будильника, побрел в столовую, где выпил две бутылки сухого яблочного. Он пил стакан за стаканом и мрачно жевал кусочек хлеба с горчицей.
В этот день была суббота, Дом быта не работал, но он попросил сторожа открыть, прошел в лабораторию, взял аппарат, зарядил кассету и пошел по домам.
Через час, отщелкав обе пленки, он располагал 18 рублями, на которые купил две бутылки белого, бутылку 0,8 кагора и каких-то конфет.
Он занес все это в свою общежитскую келью, выпил стакан водки, побродил по комнате, выпил еще стакан водки, разделся до трусов и лег спать.
Проснулся уже под вечер, выпил с конфетами два стакана водки и опять нырнул в кровать.
Где-то за полночь ему приснился удивительный сон.
Он шел по полю, нарисованному на картоне, Тут и там стояли игрушечные домики из папье-маше. В каждом домике сидел маленький человечек. На домиках были вывески:
«Дом, где говорят только правду», «Дом, где говорят только неправду», Дом, где только едят», «Дом, где только смеются», «Дом, где только читают стихи».
У этого домика он остановился. В окошечке сидел розовый человечек, он был совершенно неподвижен, только щеки вздувались и опадали. Слышались стихи:
Стихи ему не понравились. Он отошел к другому домику, где такой же неподвижный, розовый человечек жевал с бешеной скоростью разнообразные продукты. В его крошечном рту исчезали огромные сосиски, головки сыра, жареные куры, бутерброды… Все это человечек запивал соками из красивых бутылок с иностранными надписями.
У следующего домика человечек бил себя ватной авторучкой в грудь и восклицал:
— Я говорю только правду! Я склонен говорить только правду! Я хочу говорить правду! Я жажду правды! Правда — моя сущность! Я правдив своей правдой!
Фотограф шагнул, было, дальше и почувствовал, что падает в пустоту. Это было долгое, тошнотворное падение. Перед глазами что-то мелькало, вспучивалось, потом падение замедлилось, он увидел себя, лежащим на черной постели под белым балдахином.