— Ты купил мне мороженое? — шепчет она напряженным голосом.
Я пожимаю плечами, хотя она не может видеть меня, все еще отказываясь встретиться со мной взглядом.
— Ты не особенно радовалась выбору мороженого на кухне, так что... — я снова пожимаю плечами.
Наконец, она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, ее лицо настолько полно света, что почти ослепляет.
— Спасибо тебе.
Ее благодарная улыбка и вес этих двух слов ударяет меня, как двухтонный полуприцеп, возвращая меня назад к реальности.
— Ну, мы стараемся обеспечивать вас всеми возможными домашними прелестями. Что включает в себя мороженое без вкуса детских какашек, — я поворачиваюсь, чтобы взять миску и ложку, перед тем как открыть коробку и зачерпнуть гладкие полоски из крема и кусочков темного шоколада.
— Ох, ну, все же... спасибо тебе, — отвечает она, покупаясь на мое хреновое оправдание. Потому что это именно то, чем является — херней. Все, что я мог бы и должен был сделать, так это оставить мороженое на кухне и позволить персоналу подать ей его, когда она захотела бы замороженного сладкого совершенства. Но нет... я должен был пойти и усложнить все дерьмо, принеся его в свой дом, давая себе возможность удовлетворить ее потребность, настолько поверхностную, насколько она только может быть.
Она нуждается во мне. И не для секса или советов в отношениях, которые можно было бы применить для укрепления ее брака. А для гребаного мороженого.
Я пододвигаю ей миску и жду, чтобы она попробовала. Она поднимает на меня взгляд, с тем же самым выжидательным выражением.
— Ну? — спрашиваю я, постукивая пальцем.
Она хмурится и вертит носом, от чего веснушки словно оживают.
— Что? Ты не собираешься попробовать?
Я качаю головой.
— Оно для тебя.
Элли садится и черпает ложкой первый кусочек, кладет его на язык. Ее веки дрожат от чувства близкого к экстазу, и из ее груди слышится самый, что ни на есть, откровенный звук случившегося оргазма.
О, боже мой.
— Вкусно? — я улыбаюсь, но только потому, что она не может увидеть меня, целиком поглощенная сливочным лакомством из мяты и шоколада.
— Изумительно, — отвечает она с набитым ртом. Она, наконец, открывает глаза, и глубокий румянец окрашивает ее щеки, как будто она только что вспомнила о моем присутствии. — Спасибо за это. Уверен, что не хочешь?
— Это все твое.
Элли съедает еще один кусочек и кладет ложку, ставя локти на стойку и подпирая рукой подбородок.
— Если бы до конца дней своих ты бы мог есть только один вкус мороженого, то ты бы выбрал «Роки Роад» или мятное мороженое с шоколадной крошкой?
— Что, прости? — я сажусь на стул напротив нее, брови вопрошающе приподняты.
— Просто подыграй мне. «Роки Роад»16 или мятное мороженое с шоколадной крошкой? — она забавно улыбается и набрасывается на свое мороженое.
Я даже не уверен, что и думать об этой девушке. Сначала она называет меня придурком, а теперь спрашивает о вкусе мороженого? Я хмурюсь в замешательстве.
— Пожалуйста? — говорит она почти шепотом. — В последнее время у меня не было нормальных разговоров о чем-то ином, помимо сумок или обуви, или о том, с кем в это время, возможно, спят наши мужья. Мне просто нужно... забыться. На некоторое время.
Я киваю и делаю выдох, мою грудь внезапно наполняет какая-то чужеродная, незваная эмоция. Сочувствие? Да. Но также что-то еще. Что не имеет ничего общего с жалостью по отношению к ней.
— Ну, я никогда не пробовал мятное мороженое с шоколадной крошкой, и я смутно припоминаю, как пробовал в детстве «Роки Роад», так что, скорее всего, я выберу этот вкус, — отвечаю я, пожимая плечами.
Глаза Элли расширяются в наигранном шоке.
— Ты никогда не пробовал мятное мороженое с шоколадной крошкой?
Я качаю головой:
— Нет.
— Значит ты еще не жил! — она зачерпывает небольшой кусочек и предлагает мне, ложка не более чем в дюйме от моих губ. — Не стесняйся, попробуй его.
Хорошо, у меня есть два варианта. Путь номер один: я отказываюсь дальше играть в ее маленькую игру и выгоняю ее из своего дома, оскорбляя ее и разрушая всякую унцию доверия, которую она испытывает ко мне. И путь номер два: я позволяю ей невинно покормить меня с ложечки мороженым и вынуждаю себя смотреть на подобный акт поведения, как на то, чем он и является — на своеобразный платонический жест между двумя взрослыми людьми.
Ага, конечно.
Я наклоняюсь вперед, так что холодный кончик ложки задевает мою нижнюю губу. Элли медленно подталкивает ее вперед, отчего мой рот открывается шире, а язык рефлекторно выступает вперед, чтобы попробовать первые сладкие капли мороженого. Я обхватываю губами горку шоколадной мяты и всасываю ложку, испуская собственные эротические звуки в знак согласия.
— Вкусно, да? — светится Элли, кивая головой.
— Черт, да, — вопреки здравому смыслу я издаю полустон. Но уже слишком поздно. Эллисон Элиотт Карр ослабила мою защиту просто с помощью ложки, наполненной мороженым «Хааген-Дазс».
— Я говорила тебе! Мороженое — это ответ на все вопросы. Это главное лекарство от всех болезней.
Я посмеиваюсь, пока она дает мне еще один кусочек, и с жадностью его проглатываю.
— Быть может, тогда ты, Элли, близка к тому, чтобы вылечить все болезни человечества.
— Я могла бы полностью провести свою жизнь, употребляя в пищу только его и ничего больше, — она кладет еще одну порцию на свой язык, той же самой ложкой, с которой я только что занимался сладкой, страстной любовью. — До сих пор поверить не могу, что ты никогда его не пробовал.
Я пожимаю плечами, тотчас чувствуя себя как идиот, потому что за сегодня пожал плечами, по крайней мере, с полдюжины раз. Но есть в Элли нечто особенное, из-за чего я остаюсь... неуверенным. Может даже, немного изумленным. Она отличается от любой клиентки, с которой я когда-либо работал, и совершенно противоположна тем женщинам, которых я когда-либо находил для себя привлекательными. Но что-то в ней есть, что-то столь искреннее и неожиданное, что почти заставляет влюбиться в нее. Может, она загадка, в которой я никогда не смогу разобраться. А может, она просто настолько чертовски идеально несовершенна, чем и привлекает. Но чем бы это ни было — оно зацепило меня. Как бы хреново это ни звучало, но оно зацепило меня.
Вот почему я не удивляюсь, кода слышу свои слова:
— В моем детстве было много вещей, которые мне не довелось попробовать. И, становясь старше, я просто научился жить без них.
Элли опускает ложку и смотрит на меня этими слишком большими глазами, из бирюзовых бассейнов льется сострадание.
— Мне жаль, — шепчет она.
Я отмахиваюсь от нее и качаю головой.
— Не стоит.
— Правда. Мне жаль. Мне не стоило предполагать, что ты... ну, знаешь...
И тут я вспоминаю.
Ту самую причину, почему я держу всех на безопасном расстоянии. Из-за притворства, из-за сочувствия. Этого дерьма, что творится прямо здесь. Прямо сейчас Элли думает, что знает меня. Черт, она, наверное, считает себя лучше меня. И как бы сильно того не хотелось ее кровоточащему сердцу, она жалеет меня.
Как глупо с моей стороны было подумать, что меня воспримут как нечто большее, чем человека, который нуждается в подачке. Я всего лишь наемный работник, находящийся в распоряжении, чтобы быть проданным и преданным, как заключивший договор слуга.
— Ты закончила? — спрашиваю я кратко, кивая на полупустую миску.
— Чт?.. Эм, я вовсе не хотела, если бы я...
Я выхватываю чашку, стоящую перед ней, и бросаю ее в раковину. Резкие звуки гремящего фарфора и металла эхом раздаются по комнате. Я поднимаю глаза на Эллисон, когда она вздрагивает, ее ярко-красные губы скорчены в гримасе.
— Уже поздно, миссис Карр. Думаю, вам стоит вернуться в свою комнату.
Без каких-либо возражений она поворачивается и быстро идет к двери, пламя следует за ней, как печальная, падающая звезда. Она ненадолго останавливается у дверного проема, но не оборачивается, ее пламя становится отдаленным пятном красного, когда она шепчет «мне жаль», уносящееся в успокаивающем летнем бризе.