Черное кружево, покрывающее голову и символизирующее скромность, соскользнуло, когда она пробежалась пальцами в перчатках по своим мягким волосам. Вуаль упала к ее ногам и Мэри не стала ее поднимать. Мысль о скромности сейчас была абсурдна.
— Я замужем, — ее голос был ровным, как и ее брак. — Я не люблю своего мужа, но не думаю, что это сейчас имеет значение.
Краем уха она услышала, как священник передвинулся с другой стороны ширмы, но так как она в основном разговаривает сама с собой, то не обратила на это внимания.
— Мой муж выбрал не меня, а мою семью. Я была шестнадцатилетним ребенком, а он… уже не был ребенком, — она с трудом сглотнула, пытаясь не дать горечи отразиться в своем голосе.
— Но… но у меня были чувства к нему. Я чувствовала… я была... — прищурив глаза, она как будто пыталась подобрать нужное слово среди резных деревянных рам ширмы. — Я была увлечена им... — она кивнула, соглашаясь со своим выбором слов, — …и я была верна ему десять лет. Я была верна. Я хранила его секреты, я сделала его бизнес своим, его приоритеты своими. Видите ли, наш брак был... между семьями. Это был скорее брак двух семей, нежели брак двух людей, — она поджала губы, и уголки ее рта опустились. — Но он не был верен.
Мэри покачала головой, чувствуя себя усталой и истощенной. Горечь сменилась разочарованием.
— Он говорит, что любит меня. Он говорит, что те женщины ничего не значат, — она сжала челюсти, в голубых глазах сверкали молнии, пока она смотрела перед собой, не видя ничего в непрозрачном коричневом ящике. — Мне наплевать на женщин, потому что я не забочусь о нем. Он думает, что я злюсь, и он прав, но это не из-за него, не из-за женщин, не из-за лжи, это… это из-за того, что я потеряла.
Стук сердца начал отдаваться в ушах, а в горле застрял ком. Она безуспешно пыталась проглотить его, и ее голос стал хриплым и напряженным.
— Я злюсь из-за того, что они отбирают у меня. Я злюсь из-за того, что не могу иметь.
Мэри позволила сапфировым четкам выпасть из рук на деревянный выступ перед ней, проигнорировав звук, с которым столетняя реликвия соприкоснулась с твердой поверхностью, и начала снимать перчатку с левой руки. Как только ей это удалось, она помедлила и пристально посмотрела на неприлично большой старинный бриллиант, украшающий ее безымянный палец. Золотое кольцо, казалось, высосало все тепло из воздуха, и Мэри задрожала.
— Я влюбилась в человека, который является врагом моей семьи. Они не знают, не должны знать. Я пряталась, обманывая месяцами, — ее голос звучал как будто издалека, словно она слушает кого-то другого или свое эхо. — Я влюблена в него, но он не знает кто я, потому что я врала и ему тоже.
Медленно, осторожно, Мэри разгладила черную перчатку, растирая кожу большим и указательным пальцем. Она закрыла глаза, и небольшая слеза скатилась вниз по ее щеке, оставляя мокрую полосу от уголка глаза до подбородка. Она не стала вытирать.
Не открывая глаз, Мэри вздохнула, позволяя словам нахлынуть, чтобы сказать их вслух в первый раз.
— Я беременна... и отец ребенка — не мой муж.
Впервые, с тех пор как вошла в исповедальню, она услышала, как священник издал какой-то звук, но не могла разобрать ни слова. Затем она услышала этот звук повторно; одно и то же слово с каждым разом звучало громче, злее, угрюмее, и она почувствовала что-то, узнала, и страх поселился в ее груди.
— Проклятье!
Глаза Мэри распахнулись, рот раскрылся от удивления, а внутренний голос посылал тревожные сигналы в каждую клеточку ее тела. Вдруг, прежде чем она смогла полностью понять, что происходит, ширма, отделявшая ее от, как ей казалось, священника, сдвинулась в сторону, открывая последнего человека, которого она ожидала увидеть.
Длинный черный кашемировый плащ, на котором искрились и переливались капли воды, покрывал его внушительное тело. Его светлые волосы были все еще влажными от раннего осеннего дождя, которого Мэри удалось избежать, воспользовавшись зонтом. Его зеленые глаза, обычно рассудительные и доверчивые, сейчас свирепо прожигали, выбивая весь воздух из легких и заставляя ее сердце остановиться. Выражение его лица соответствовало его пламенному взгляду — твердое, жесткое, непримиримое.
Как у испуганного кролика, первым побуждением Мэри было убежать. Ее план, должно быть, был очевиден для него, потому что он протянул руку через отверстие в ширме и схватил ее за руку прежде, чем она успела пошевелиться.
— Нет... — его голос был низким, угрюмым и мрачным. Прищурив глаза, он усилил хватку на ее руке. — Не делай этого.
Ее разум был в ступоре, она не могла пошевелиться, не могла думать, не могла говорить. Она могла только смотреть на него, на этого мужчину, которого любила, поверженного и беспомощного, столь же открытого и уязвимого, как младенец.