Харвуд! Его Харвуд!
После стольких лет разлуки!
Хотя теперь он уже не Харвуд: быстрым взглядом тот дал понять Сент-Гоуру и его дочери, что не следует так потрясенно глазеть на него.
Относительно же того, кем он был…
Рыхлый, нервный, с землистой кожей, с безобразным шрамом вдоль левой щеки, с прилизанными густыми волосами, разделенными строгим пробором… Рот меньше, губы краснее и влажнее, чем были когда-то. Недостаточно мужествен, пожалуй; робок, ребячлив, мил; в определенных ситуациях склонен к заиканию, но при этом умен, хорошо говорит. И безукоризненно галантен по отношению к матери — вот сейчас как раз, перегнувшись через спинку инвалидного кресла, сжимает ее трясущуюся руку в кружевной перчатке, чтобы унять дрожь. (С первого взгляда видно, что это мать и сын: они совершенно одинаково косо улыбаются.)
В течение нескольких минут легкой светской беседы Роланд — а говорил преимущественно он — объясняет своим гостям традицию издавна проводящегося Майского праздника (который каждый год устраивается в Филадельфии, при этом каждый шестой год или около того, в зависимости от маминого состояния здоровья, — в Кастлвуде), а миссис Шриксдейл он рассказывает, что познакомился с мистером Сент-Гоуром и Матильдой несколько лет назад в Лондоне, когда Матильда была еще школьницей, а Алберт Сент-Гоур торговал старинными книгами… они общались тогда с удовольствием, но с тех пор, к сожалению, потеряли друг друга из виду и не встречались несколько лет.
— Это было дурно с твоей стороны, Роланд, не познакомить нас тогда, — сказала миссис Шриксдейл слабым, задыхающимся, но кокетливым голосом, не сводя водянистых глаз с Сент-Гоура. А Роланд, чуть покраснев, смущенно пробормотал ей в ухо:
— Но видишь ли, мама, боюсь, я знакомил вас, однажды чудовищно дождливым днем я привел их в наши апартаменты в «Кларидже». Мы все пили чай, и они тебе очень понравились. Просто ты, дорогая, судя по всему, совершенно об этом забыла!
Хотя с тех пор прошло уже несколько лет, Сент-Гоур и его дочь припомнили тот визит с явным удовольствием, что повергло бедную миссис Шриксдейл в крайнее смущение. Она просила простить ее, называла себя глупой старой дурой с куриными мозгами и, протянув дрожащую руку им обоим, настойчиво приглашала поскорее — как можно скорее — навестить ее и поужинать с ней и с Роландом в Кастлвуде.
— О, мы будем счастливы, миссис Шриксдейл, мы будем в восторге, — поблагодарил Сент-Гоур тихо, но прочувствованно.
Вскоре после этой счастливой встречи всем, естественно, стало известно, что Сент-Гоур с дочерью часто бывают в Кастлвуде, что они представлены радушными миссис Шриксдейл и ее сыном многим чрезвычайно важным филадельфийцам и даже решили в середине лета переехать из своего дома в штате Нью-Йорк в фешенебельную квартиру на Риттенхаус-сквер, которую им помог найти Роланд. Миссис Шриксдейл была совершенно очарована Сент-Гоуром, который знал, казалось, все о музыке, истории, поэзии, а о живописи — почти столько же, сколько сам Джозеф Дювин. («Он такой образованный джентльмен! Когда слушаешь его, становится очевидно, что он — просто гений! Ну разве они не идеальная пара — он и Эва Стоддард?» — однажды вечером с девичьим волнением спросила миссис Шриксдейл. И Роланд с готовностью ответил: «Дорогая, мне это пришло в голову уже несколько недель назад».)
Что же касается Матильды Сент-Гоур… Почему, интересно, молодая женщина, отмеченная такой красотой, пребывает в глубокой меланхолии, а если не в меланхолии, то либо в раздражении, либо в возбужденно-игривом состоянии, так что даже смех ее напоминает звон разбитого стекла?
Роланд признался в ответ, что не знает, поскольку никогда не был в близких отношениях ни с Сент-Гоуром, ни с Матильдой, ходят слухи, будто у бедной Матильды разбито сердце, но сама она из гордости об этом не говорит никогда.
Что же до самого Роланда Шриксдейла, то, несмотря на усилия многих заинтересованных лиц, он редко выказывал интерес к противоположному полу, когда сопровождал мать на всевозможные светские мероприятия. И память его так до конца жизни и не восстановилась полностью. А вот здоровье постепенно возвращалось к нему. Более того, по свидетельству изумленного доктора Турмана, оно более чем возвращалось! После тягот, перенесенных в пустыне, новый Роланд становился гораздо более здоровым человеком, чем был когда-либо прежде.