С детства ему говорили, что у него слабое сердце, но кто говорил? Отец. А Дэриан в это никогда не верил.
Правда, иногда он и впрямь задыхался. Будто грудь сдавливала чья-то холодная ладонь с растопыренными пальцами.
Но все же физически был в хорошей форме: не сильный, не чрезмерно мускулистый, однако жилистый, с гибкой фигурой и к тому же упрямый и настойчивый. Лучшие музыкальные идеи приходили ему в голову во время долгих прогулок по каменистым подножиям холмов и зимним полям, когда над опущенной головой порывами проносился морозный ветер. Оставив Вандерпоэлскую академию, Дэриан бродяжничал месяцами… годами. На север, на запад, через весь штат Нью-Йорк, потом, по кругу огибая Великие озера, к южной их оконечности; сколько мест службы он за это время сменил — посыльный в «Вестерн юнион», помощник наборщика, рабочий холодильного цеха, даже мальчик на побегушках в пансионате городка Оксард, штат Огайо, где снимал комнату за семь долларов в неделю. Был он и бродячим учителем музыки, главным образом давал уроки нотной грамоты и игры на рояле и органе; дирижером хора в пресвитерианской церкви в городке Флинт, штат Индиана; пробовал настраивать рояли. На Запад ехал автостопом; немало рисковал, путешествуя в товарных вагонах в компаниях бездомных, порой совершенно отчаявшихся людей. В Нидхэме, Миннесота, задержался почти на год, работал на почте, жил в дешевых номерах неподалеку от депо, а свободное время тратил главным образом на посещение концертов организованного полковником Харрисом нидхэмского оркестра «Серебряные корнеты»; услышав однажды летним вечером на городской лужайке, как играют эти шестнадцать мужчин, он был буквально потрясен. Что это за музыка? Кто меня зовет? Вернувшись на Восток, он на какое-то время подпал под влияние (зная, что влияние это зловредное) Арнольда Шёнберга, чьи «Пять пьес для оркестра» проникли ему глубоко в душу. Очистился он — или, во всяком случае, считал, что очистился, — лишь услышав оркестр полковника Харриса. Можно ли влюбиться в оркестр? В музыку? В звук? Этот оркестр духовых инструментов состоял из людей в возрасте от 21 до 81 года, игравших с гигантской энергией и энтузиазмом на таких инструментах, как корнет, альт, тенор, баритон, труба, большой барабан, малый военный барабан, тромбон и большой сузафон. Дэриану не хватало дыхания, да и подготовки, чтобы играть на духовых, но полковник предложил ему малый барабан, на котором он и выбивал дроби, маршируя вместе с оркестром, сначала робко, потом все смелее и смелее.
— Не бойся производить шум, сынок, — учил полковник, — чтобы заставить людей слушать хорошую музыку, надо сначала завладеть их вниманием.
Отважный оркестрик выходил на улицы в любой момент, когда его желали слушать, а может, и чаще. В Нидхэме, городке, в музыкальных амбициях не замеченном, он сделался главной достопримечательностью, легендой. Разумеется, заводилой оркестра и его душой был полковник — давно вышедший в отставку ветеран армии Соединенных Штатов: следовало либо беспрекословно подчиняться полету его воображения, либо немедленно расставаться с оркестром «Серебряные корнеты». В репертуаре оркестра были военные марши, квикстепы, польки, шотландки, национальный гимн, военный гимн республики… «Все спокойно на Потомаке…», «Старый палаточный городок…», собственные вариации полковника на темы «Отвези меня назад, в старушку Виргинию…», «А оркестр все играет…», «Заноза в сердце…», даже популярные оперные арии. Маршируя вместе с другими и стуча по барабану до боли в руках, Дэриан испытывал подъем, дотоле ему неведомый, — оказывалось, что играть можно и на открытом воздухе; оказывалось, что музыку можно встречать громкими, от души идущими аплодисментами, одобрительным свистом, выкриками… и что ее с удовольствием слушают мужчины, женщины и дети, которых калачом не заманишь на «серьезную» музыку. А главное — музыка шагает сквозь время и пространство: ты не сидишь, даже не стоишь, ты маршируешь.
Но не потому ли еще так привязался Дэриан к оркестру и к удивительной личности полковника Харриса (мужчины с красным от выпивки лицом и опущенными, пожелтевшими от табака кончиками усов, человека, который то излучал необыкновенную живость, то был торжественно-внушителен, то со всеми мил, то неприветлив), что он представлял собой разновидность, только не жесткую, а благожелательную, Абрахама Лихта? Отца — не-Отца.