Выбрать главу

Эта комиссия много переживаний мне доставила. Думал ночами, ворочался: прав ли я, не прав, отстаивая свою точку зрения? К тому моменту Капустян с Разумовым, зам. зав. орготделом ЦК, подготовили записку в Центральный Комитет, в которой сообщали, что товарищ Ельцин необъективно оценил недостатки в области, не согласился с некоторыми выводами комиссии и после постановления Секретариата ЦК КПСС высказался против отдельных его положений, тем самым нарушив дисциплину... И так далее.

Выезжая в Москву, я знал, что такая записка есть, и, когда появился в ЦК, без удивления услышал, что меня ждет Капитонов. Каким-то извиняющимся тоном он начал: "Борис Николаевич, есть записка в Центральный Комитет от двух отделов, вот... И меня попросили... ну, не то чтобы поговорить, но, в общем, ознакомить вас с ней". И дал мне эту записку. Я прочитал. И затем повторил то, что уже говорил на пленуме обкома: что не согласен с рядом выводов записки в ЦК. Он не стал расширять тему нашей беседы, и на этом мы разошлись.

В этот же приезд я побывал и у Горбачева. Он встретил, как будто бы ничего и не произошло, мы поговорили, и, уже когда я уходил, он спрашивает: "Познакомился с запиской?" - с каким-то внутренним чувством неодобрения моих действий. Я говорю: "Да, познакомился". И Горбачев сказал сухо, твердо: "Надо делать выводы!" Я говорю: "Из постановления надо делать выводы, и они делаются, а из необъективных фактов, изложенных в записке, мне выводы делать нечего". - "Нет, все-таки ты посмотри". - Он, кстати, со многими на "ты"... Когда он "тыкал", сразу возникал какой-то дискомфорт, внутренне я сопротивлялся такому обращению, хотя не говорил ему об этом...

Ну, а история с этой комиссией и запиской на том и закончилась...

Нынче, в эпоху гласности, идет много разговоров о доме Ипатьевых, в подвалах которого были расстреляны бывший царь и его семья. Возвращение к истокам нашей искореженной, изодранной ложью и конъюнктурой истории процесс естественный. Страна хочет знать правду о своем прошлом, в том числе и страшную правду. Трагедия семьи Романовых - это как раз та часть нашей истории, о которой было принято не распространяться.

Именно в те годы, когда я находился на посту первого секретаря обкома, дом Ипатьевых был разрушен. Расскажу, как это произошло.

К дому, где расстреляли царя, люди ходили всегда, хоть и ничем особенным он от соседних старых зданий не отличался, заселяли его какие-то мелкие конторки, но страшная трагедия, случившаяся здесь в 18-м году, заставляла людей подходить к этому месту, заглядывать в окна, просто молча стоять и смотреть на старый дом.

Как известно, расстреляли семью Романовых по решению Уральского Совета. Я сходил в областной архив, прочитал документы того времени. Еще совсем недавно факты об этом преступлении практически никому не были известны, существовала фальсифицированная версия в духе "Краткого курса", поэтому легко представить, с какой жадностью я вчитывался в страницы, датированные 18-м годом. Только в последнее время о судьбе семьи Романовых было опубликовано несколько подробных документальных очерков в нашей прессе, а тогда я оказался одним из немногих, кто прикоснулся к тайне жестокого расстрела царя и его семьи. Читать эти страницы было тяжело.

Близилась одна из дат, связанная с жизнью последнего руеского царя. На Западе в газетах и журналах появились новые исследования, что-то из этих материалов передавали западные радиостанции на русском языке. Это подхлестнуло интерес к дому Ипатьевых, приезжали посмотреть на него даже люди из других городов. Я к этому относился совершенно спокойно - поскольку совершенно понятно было, что интерес этот вызван не монархическими чувствами, не жаждой воскресения нового царя. Здесь были совсем другие мотивы - и любопытство, и сострадание, и дань памяти, - обыкновенные человеческие чувства.

Но по каким-то линиям и каналам информация о большом количестве паломников к дому Ипатьевых пошла в Москву. Не знаю, какие механизмы заработали, чего наши идеологи испугались, какие совещания и заседания проводились, - тем не менее, скоро получаю секретный пакет из Москвы. Читаю и глазам своим не верю: закрытое постановление Политбюро о сносе дома Ипатьевых в Свердловске. А поскольку постановление секретное, значит, обком партии должен взять на себя всю ответственность за это бессмысленное решение.

Уже на первом бюро я столкнулся с резкой реакцией людей на команду из Москвы. Не подчиниться секретному постановлению Политбюро было невозможно. И через несколько дней, ночью, к дому Ипатьевых подъехала техника, к утру от здания ничего не осталось. Затем это место заасфальтировали. Печальный эпизод эпохи застоя. Я хорошо себе представлял, что рано или поздно всем нам будет стыдно за это варварство. Будет стыдно, но ничего исправить уже не удастся.

Считаю, что ЦК должен принять решение о публикации всех постановлений Политбюро - закрытых и открытых. По-моему, время это уже настало. Многое бы приоткрылось тогда, многие загадки нашли бы свое разрешение...

Проводили мы в области и активную пропагандистскую работу. Выступая с докладами, я предельно откровенно анализировал сложившуюся ситуацию. Меня спасало то, что до руководства мои выступления не доходили, а куратор Симонов, замечая многое, тихонько откладывал все в архив. У нас на Урале и в помине не было того безумного восхваления Брежнева, которое в тот момент громыхало по стране. Была усмешка, была издевка, у некоторых - недоумение, а у большинства - просто неприятие всего этого. Видели, конечно, куда идет страна, и противостоять этому пытались честной, самоотверженной работой на своем месте. В одной из откровенных бесед с Фиделем Кастро, а у меня с ним сложились доверительные отношения, он сказал: "Зря ты себя коришь, терзаешь - просто обстановка еще не созрела для того, чтобы действовать. Не созрела. Очень сильный центр, как панцирь, удерживает все".

Неплохие были контакты с членами военного совета Уральского военного округа: Сильченко, Тягуновым, Пашковым и другими. Часто ездил по частям, встречался и с рядовым, и с командным составом, участвовал в учениях, вместе со мной выезжали члены бюро, они сами водили танки, изучали самолеты. Помогали военным в обустройстве городков - это было необходимо, поскольку условия в некоторых военных городках были просто ужасные. Министерство обороны вообще считает солдат своими вассалами, не имеющими права голоса. Когда впервые на одном из собраний в дивизии я спросил, почему нет критики снизу, почему солдаты молчат, неужели им нечего сказать, это вызвало недоумение, дошло, конечно, до верхов, но проглотили. А я эту линию продолжал проводить. И постепенно началось какое-то реальное движение, комсомольцы слегка расправили плечи - ив конце концов и на партийных собраниях, и на других встречах с военными начали звучать критические выступления в адрес военного руководства. Я считал, что этот процесс необходим.

С областным Управлением КГБ у меня тоже сложились нормальные отношения. Начальник Управления Ю. И. Корнилов как кандидат в члены бюро участвовал в его заседаниях. Я часто бывал в этом ведомстве, просил информацию о работе КГБ, изучал систему функционирования комитета, знакомился с каждым отделом. Конечно, я знал, что существовали вопросы, с которыми он меня не знакомил. Но тем не менее структуру, систему КГБ я изучил достаточно основательно. Именно поэтому мое выступление на сессии Верховного Совета СССР летом 1989 года при утверждении Крючкова было не случайным, я все-таки знаком с этим закрытым для всех ведомством.

Однажды у нас произошел трагический случай, связанный с сибирской язвой. Для проверки, выяснения обстоятельств в Свердловск приехал заместитель председателя КГБ В. П. Пирожков. Это было в первые годы моей работы. Сидели у меня втроем - я, Пирожков, Корнилов. Шла спокойная беседа, и Корнилов между прочим сказал, что Управление КГБ работает дружно с обкомом партии. И вдруг Пирожков рявкнул: "Генерал Корнилов, встать!" Тот вскочил, руки по швам. Я тоже в недоумении. Пирожков, чеканя каждую фразу, произнес: "Зарубите себе на носу, генерал, во всей своей деятельности вы должны не дружно работать с партийными органами, а вы обязаны работать под их руководством, и только". Такая вот забавная воспитательная сцена произошла.