В дальнейшем я смогу познакомиться с феноменом этого по сути смешанного монастыря, но тогда моё первое наблюдение оказалось верным – в том «мужском» монастыре на моей памяти сестёр всегда было больше, чем братьев.
Через пять лет там же я сама приму монашеский постриг под пение братского хора, что само по себе немыслимо по церковным традициям – на глазах у сотен мужчин старшие сёстры подойдут ко мне, стоящей посреди тёмного собора босиком, с распущенными волосами, в белой рубахе до пола, и наденут на меня чёрные монашеские одежды.
Но пока мне такое и в голову не приходит, хотя я уже начинаю понимать, как нелепо выгляжу, вырядившись в розовое пальто, но другой длинной одежды у меня попросту нет, бордовую юбку по щиколотку и цветастый платок я взяла у мамы.
При каждом шаге металлические набойки на маленьких каблучках моих туфель звонко цокают, как копыта, и все на меня оборачиваются. Господи, помилуй!..
Желая провалиться сквозь землю и прикрывая носовым платком свой герпес на полщеки, я поднялась по внешней деревянной лестнице на второй этаж и вошла в полутёмную прихожую. Справа в большом зале накрывали на стол, и оттуда доносились умопомрачительные запахи очень вкусной еды!
Я постеснялась сказать дежурившей матушке, что приехала к Юрке, вдруг нельзя, и проблеяла, что хочу поговорить со старцем.
Его позвали, он тут же вышел и оказался совсем не старым – глаза молодые, светлые, смотрят весело. Сам он среднего роста, но при этом выглядит величественно и просто, чем сразу же вызывает доверие. В нём чувствуется необыкновенная внутренняя сила, а на старчество указывает только длинная бородища с проседью, как у Деда Мороза, и этот сказочный образ дополняет ярко-синий балахон до пола. Он тут один не в чёрной одежде, да вот ещё и меня принесло в розовом пальто!
Я пролепетала, что отец Георгий благословил к нему поехать, и заикнулась про Юрку, мол, тот тоже советовал. Старец пронзительно на меня глянул, усмехнулся, сказал, что вечером поговорим, и, развернув под локоток, повёл в тот зал, где накрывали столы. Там он кивнул своим, чтобы меня накормили, и я робко встала с краешку, стараясь ни на кого не смотреть, выслушала громогласную пасхальную молитву, спетую примерно сотней человек, собравшихся на трапезу, и уселась за стол, ломившийся от еды. Там меня и обнаружил изумлённый Юрка, запоздало пробегавший мимо к братскому столу.
Я уже знала, что в монастыре надо забыть о своей воле и слушаться беспрекословно. И что в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
Все начали трапезу с крашеных яиц, я тоже съела крутое яйцо, мне их нельзя, но надо!
Мне налили полную тарелку борща с томатной пастой, такое с моими язвами даже нюхать нельзя, но я съела всю тарелку, ведь оставлять еду грех!
Мне положили вкуснейшие рыбные котлеты, я с наслаждением уплела их с картошкой и салатом. Дальше я осмелела и пробовала всё, до чего смогла дотянуться.
Обед закончился пасхальными куличами и чаем на травах.
Помню, как я держу кусок ароматнейшего кулича с орехами, изюмом и курагой, жую эту вкуснятину, а сама думаю, что да, конечно, сейчас я скорей всего помру, но такая сытая и счастливая, что хоть наелась напоследок, как в раю!
Но мне не дали помереть, а отправили на послушание с другими женщинами – подметать цементный пол в соборе, обычными вениками и внаклонку. Я опять принялась ждать смерти, потому что для меня немыслимо наклоняться после еды. Однако за два часа работы я ни разу даже не икнула!
Сказать, что это чудо, мало! Это великое чудо!!!
Боясь поверить в реальность происходящего, я ещё раз наелась до отвала за ужином, потом мне удалось поговорить по душам с Юркой в каком-то коридорчике, и уже в потёмках он повёл меня в приёмную старца, которого все здесь звали просто батюшкой, а по должности он настоятель монастыря, отец архимандрит. Слова-то какие, мама дорогая!
Сейчас мне кажется, будто бы я тогда пробыла в кабинете старца часа два, не меньше, и очень нервничала, что отнимаю так много его драгоценного времени. Дежурная матушка предупредила, чтобы я постаралась всё сказать батюшке за пятнадцать минут, не больше, а он явно никуда не спешил, показывал мне всякие иконы, старинные и новые, которые сам написал.
Юрка очень советовал, чтобы я рассказала батюшке о самом главном своём грехе на текущий момент – про то, что я сделала в Успенском храме, мол, женщина не имеет права входить в алтарь, пусть даже и заброшенный. А я не только входила, но и вон чего там натворила по наущению неизвестно каких голосов, точнее, понятно, что бесовских, Бог с такими грешниками, как мы, разговаривать не будет!