Но Августин и не стремится рассказать о каких-то общих законах поиска смысла жизни на своем примере. Для него важно, что при столкновении с истиной событий частная жизнь человека впервые становится по-настоящему частной: когда личность чувствует уместность тех или иных эмоций или мыслей. Пока человек не столкнулся с истиной, он находится в плену собственной неуместности.
Никогда Августин не играет на одной ноте чистосердечного признания. Скорее, он строит целый звукоряд, который настолько очаровывает своей правильностью, что после этого мы не можем не признать очевидных вещей. Человек, отдающий предпочтение отдельным мотивам жизни, отдельным мотивациям, закрывает для себя очевидность, видя лишь отдельные грани мировых закономерностей. Тогда как человек, играющий на клавиатуре мотивов, памятливой и открытой любому будущему, понимает, сколь очевиден тот смысл бытия, который он столь безнадежно искал до этого. Надобно только понять, что эта память и эта смелость перед будущим принадлежит не только тебе, но и обществу, или для Августина – Церкви.
Первая книга «Исповеди» – прославление Бога и рассказ о появлении детского тщеславия и суетности. Детство для Августина – вовсе не золотая пора невинности, а пора первых необдуманных увлечений, первых ошибок и первого настаивания на своих ошибках. Но детство – и пора прославления Бога, счастья светлой мысли, потому что еще слишком ощутимо, как за каждой вещью стоит любящий выбор, любящее проявление воли Божией, в которой вещь и слово качаются словно в колыбели.
Вторая книга анализирует первые юношеские страсти и преступление ради преступления – кражу в чужом саду, совершенную ради дерзости, а не выгоды. Августин открывает в себе злую волю, состоящую не в лени или страхе делать добро, но в желании побывать злодеем, приобрести и такую профессию со своими секретами, закрывающими возможность исповедоваться.
Третья книга говорит о желании сделать карьеру ритора и о помощи матери, спасшей сына от худших поворотов в жизни. Тщеславие для Августина всегда нуждается в злостных экспериментах: кто хочет показать себя, тот хочет показать себя и с худшей стороны, хочет выставить на показ красоту порока; и только стыдливость перед матерью сохраняет человека от гибельного экспериментирования.
Четвертая книга – признание в интеллектуальных заблуждениях, прежде всего, эстетизме, обернувшемся чувством пресыщенности. Августин первым в мировой литературе описал судьбу разочарованного эстета, которому кажется, что он проводит время среди прекрасных вещей, – но оказывается, что и время им упущены, и вещи предстают вокруг вовсе не такими, каким он представлял себе их раньше.
Пятая книга – отчет в неудачной попытке объяснить природу зла, увидев в нем что-то вечное, якобы тень, сопровождающую саму природу. Августин некоторое время считал зло вечным и неуничтожимым, но после понял, что тогда зло не просто заберет в свою власть некоторые вещи, но и навсегда лишит всех нас счастья встречи с вещами.
Шестая книга показывает, что даже в кругу самых близких друзей нельзя оставаться до конца жизни – рано или поздно даже самая хорошая компания не спасет от внутреннего кризиса, который может разразиться гораздо раньше, чем кризис среднего возраста. Августин имел лучших друзей, но ему предназначалось раскрыть, как устроена жизнь всех людей, а не жизнь компании. Чтобы понять, как душа спасается или гибнет, даже самых умных интеллектуальных бесед недостаточно – требовался кризис, вскрывающий тщетность любых планов, даже если эти планы как будто поддержаны всеми обстоятельствами.
Седьмая книга повествует о наступлении зрелости, несущей с собой новую опасность – самоуверенность. Такая самоуверенность человека, считающего себя хозяином жизни, может быть очень хитроумной и даже добродушной; но она лишает человека настоящего покоя. Человек становится мнительным до болезненности, и только понимание того, насколько стыдлива милость Божия, спасает человека от такого безысходного боевого настроя.
Восьмая книга – история встречи с Церковью. Церковь – единственная общность людей, умеющая увидеть добрые намерения в любом деле. Другие сообщества могут одобрять намерения; но это одобрение ситуативно, а потому ложно. Тогда как Церковь понимает, что человек взялся за дело, чтобы раскрыться, и помогает человеку раскрыться в общем великом сердце церковной жизни.