В донесении, написанном в годовщину казни Имре Надя, сообщается, что вдова Михая Каройи в своей квартире, расположенной на улице Михая Каройи, устроила большой прием (ей вернули часть их дворца, позднее она принимала там и меня, в тот вечер там появился член политбюро Ацел, который спросил, не хочу ли я с ним побеседовать; я сказал «нет»), где, по примерной оценке, присутствовало 150 человек, среди них Золтан Кодай, Ирен Пшота и многие именитые писатели и артисты. Вдова Каройи попросила меня развлечь одну английскую гостью, которая не говорит по-венгерски, и представила меня весьма некрасивой, но довольно забавной даме лет пятидесяти и т. д. А дама-то оказалась супругой английского посла; разумеется, он получил приглашение.
Й. Ш. снова не оказалось дома. — Поднадзорные вечно где-то шатаются, для доносов нет даже минимально необходимых условий (стр. 499).
Р. очень обрадовалась моему визиту, угостила сигаретой (она курит «Менту»). Да пошел ты ко всем хуям! [Это оставлю.] Сын не пишет ей уже год.
В ходе разговора с Ш. я упомянул, что недавно в одной компании зашла речь об антропософии, но поскольку я не имел представления о том, что это такое, то не смог поддержать беседу. Ничего подобного! Сколько раз я сам слышал, как он свободно рассуждал и, более того, с жаром спорил о некой книге, которой я никогда не читал и в глаза не видел, — в «Производственном романе» я даже посвятил этому замечательной силы лирическое отступление. Насколько я слышал, сейчас это направление модно в Австрии и ФРГ. Он отозвался о нем иронично и пренебрежительно, сказав, что это — нечто вроде буддизма. Свои знания об этом предмете, сказал Ш., он почерпнул у одной знакомой, которая «была так очаровательна, что мне пришлось выслушивать даже это». Комментировать как-то не хочется. Надо бы быть посдержаннее и только переписывать, переписывать… Но что поделаешь, если гэбня впихивает в него всю эту дребедень! Он не стал бы к ним ближе, даже если бы они впихнули ему в рот свой член! И при этом он представления не имеет, зачем и что говорит, какая ведется игра, он всего лишь «шестерка», ему все время дают только «отдельные» задания!
Кто-то входит в читальный зал: еще один пожилой господин, приятное, тонкое лицо, он несколько неуверенно останавливается, добродушно оглядывается по сторонам — пришел искать свое прошлое, которое они (в том числе мой отец) утопили в дерьме.
Агент давно уже собирался получить у Р. венский адрес ее сына и наконец получил. Она показала мне красивую марку (с дятлом), которую заготовила, чтобы наклеить на письмо сыну. Не хочется повторяться, но от этих дятлов меня тошнит. Я готов рвать и метать.
Тем временем умер Й. П.; агент бывал у него многократно. Семья П., М. К., Т. Г., П. З., об этом, о том, обо всем. Вращаясь в этих кругах, я не слышал, чтобы кто-либо собирался осенью выехать за границу; исключение составляет Матяш Эстерхази, который предполагает ехать в Вену 23 октября и т. д. (Пожалуйста, вот вам и доказательство, что Чанади все же не мой отец. Шутка.)
С женой Д. К. об их планах подать документы на выезд, сухо, по-деловому. Ее муж, бывший военный моряк, мог бы там получать пенсию в размере 1200 марок. Навещает он и М. К. В обоих местах я завел разговор о десятилетии событий, но реакции не последовало. (…) Как мне стало известно, Моника Эстерхази пригласила в Вену Матяша Эстерхази с женой. Ему стало известно.
Задание заключалось в том, чтобы провести разговор с П. З. Ни о чем, обо всем, но при этом ни одного дурного слова о дяде П. Я тоже немного знал его. В памяти остался очень грустный мужчина. Одинокий, грустный, усы свисают в тарелку. Наверное, из-за этой грусти он был близок мне, она делала его похожим на ребенка. Обычно взрослые не бывают грустными, точнее дети этого не замечают. Но грусть дяди П. была настолько большая, что не заметить ее было невозможно.
У нас гостит тетя Мэри, «цель приезда — посещение родственников». Воспользовавшись случаем, я коснулся планируемой поездки в Вену, упомянув при этом, что хотел бы принять участие в торжественных мероприятиях по поводу 56-го года — разумеется, не привлекая к себе внимания… не могу разобрать два слова… чтобы родственники не ограничивали свободу моего передвижения. О Господи.