Стр. 572. Ближе к концу, танец отца с братишкой, брат успокаивает отца, но-но, потише-полегче, вот так-то, спокойнее, мой дорогой Зульфикар, спокойнее, хороший коняга, вот так, хорошо. Он коняга хороший, он успокаивается, действительно хороший коняга — и из глаз моих текут слезы. Вопрос армянскому радио: Что делать, из моих глаз текут слезы? — Мы не знаем, что значит «слезы», но думаем, что вам не стоит так увлекаться велосипедом.
Финал романа тоже получил дополнительную окраску, которая может одновременно вызвать рвоту, истерические рыдания и смех: …отец сидит за своей «Гермес-бэби», строчащей, как пулемет; отец бьет, колошматит по клавишам, и из машинки летят и летят слова, одно за другим опускаясь на белый бумажный лист, — слова, до которых ему дела нет, не было никогда и не будет. Не стану лукавить, красивый финал, лучшего не придумаешь — многозначный, трагичный и возвышающий. Одно только «но»: он строчит донос.
Пожалуй, это можно назвать ницшеанским юмором. Какая, по сути, сверхчеловеческая смелость нужна для того, чтобы всю эту красоту разрушить и ниспровергнуть. — Такой смелости у меня нет, я просто иду по следам отца. Как в том анекдоте, только наоборот: он не смелый, он просто слепой. [В такой ситуации написать хорошую книгу нетрудно, нужно только иметь соответствующего отца.] <Но это всего лишь ж. с. Если серьезно, то возможность и смысл написания такой книги обусловлены существованием «Harmonia cælestis», о которой нельзя утверждать ни того, что ее написать нетрудно, ни того, что ее мог бы написать любой.>
7 марта 2000 года, вторник Масленицы
<Служебное объявление: до 22 мая датирование записей отменяется, поскольку расписание моей теперешней жизни к отцу никакого отношения не имеет.>
Вчера экспресс-почтой отослал в Будапешт типографские оттиски. Мой отец улетел.
Вчера же почти одними и теми же словами я заявил моим издателям Г. (по телефону) и Й. (во время обеда), что должен еще написать нечто вроде аппендикса страниц этак на сто [хотя к этому времени мне было уже ясно, что будет больше; уже тогда я видел всю — говоря по-простому — прелесть и уникальность открывшихся мне документов], сто скорбных (sic! ну и кретин) страниц. Как лживо и интригующе это звучало, хотя говорил я чистую правду! [Эту фразу, не в силах противостоять соблазну, я повторю еще не один раз.]
Статья социолога Дёрдя Чепели о секретных службах, журнал «Критика», 2000, № 2. Это про отца, про то, как он проникает в частную жизнь, оскверняет ее, марает. Делает людей беззащитными. «Режим порождает организацию, члены которой в обычной жизни представляются нам такими же, как все остальные, хотя быть как все они не могут». Мне кажется, будто я читаю отчет, комментарий, рассказ непосредственно об отце. «Им приходится пребывать в двух мирах. Не каждый годится для этой роли. (…) нужно быть чуть ли не сверхчеловеком (мой папа!.. с.), чтобы исполнять эту роль: оставаться и верным другом, и любящим мужем (мой папа), и надежным сотрудником, беззаветным трудягой, нарушая при этом элементарные требования, которые налагают на него все эти амплуа, преступая законы сотрудничества, предавая другого. Иногда человек полагает, что партнер на него просто смотрит, не догадываясь, что на самом деле тот за ним наблюдает, подсматривает. (Мой наблюдательный Папочка.) Кто на это способен?»
Далее, на основе работ социолога Р. К. Мертона, речь идет о поведении маргинала, отступника. О людях, принадлежащих не к той части общества, к которой они хотели бы принадлежать. «Основное впечатление их жизни, что все праведное — на том берегу, греховное же — на этом». Я не думаю, что отец мой размышлял об истине или же ее относительности. Искал в этих размышлениях некие опоры. Скорее, он действовал как алакаш, который, надравшись, не ведает, что творит.
Автор цитирует далее рассказ Горького «Карамора» (один из переводов которого озаглавлен «Предатель»): «Разумом я сознавал, что делаю так называемое подлое дело, но это сознание не утверждалось соответствующим ему чувством самоосуждения, отвращения, раскаяния или хотя бы страха. Нет, ничего подобного я не испытывал, ничего, кроме любопытства». Это уже подходит к моему отцу. Хотя любопытство… насколько я помню, он этим не отличался.
Конец статьи (подзаголовок: «Преступление и наказание»): «Доносительство — это цепь деяний, которые сами в себе несут наказание. Внешний судья здесь не нужен. (Это верно! Я ни в коем случае не хотел бы им быть.) Неважно, прольется ли свет на деяния доносчика или нет, сама роль его столь противоречива, что если однажды он по своей или не по своей воле согласился ее исполнять, то уже никогда не освободится от возникшего в связи с этим душевного бремени». Никогда.