– Но наша спальня – это наше частное помещение! – запротестовал Стюарт, когда в девять вечера я потребовала, чтобы он убрал свою спортивную одежду, разбросанную по комнате. – Матери тут нечего делать, и она сюда не заходит. Ты опять комплексуешь.
– Я не комплексую, я просто хочу, чтобы к ее приезду было убрано, чтобы ей не к чему было придраться.
– Да уж, не комплексуешь, – засмеялся он. – Мне приятно это слышать. Может быть, когда-нибудь ты объяснишь, почему наш дом не всегда так красиво выглядит?
– Вставай, Стюарт, и уйди с дороги! – рявкнула я.
Он был замечательно спокоен почти все время, пока родители гостили, но ведь мама считала его совершенством, и у него не было с ней таких проблем, как у меня. Я любила притворяться, что мнение моей матери меня ни грамма не волнует, но при этом не могла вынести малейшего качания головы, легкого искривления губ, указывающего на неудовольствие, когда я делала что-то, чего она не любит, и я вылезала из собственной шкуры, чтобы этого избежать.
«Измучена, но вознаграждена за свои усилия», – думала я на следующий день, сидя с изящной улыбкой во главе стола, на котором стояли жареная индейка и все гарниры, которые в нашей семьей состояли из жаренной по-итальянски картошки, папиного любимого блюда из шпината с чесноком и грибами и теплого домашнего яблочного пирога. Я чувствовала, что мама довольна, и это было приятно.
– Был очень милый обед, дорогая. Я вижу, что хорошо тебя научила, – сказала она с гордостью.
Едкий ответ замер на моих губах, когда я перехватила взгляд Стюарта, предостерегающе просигналивший мне не вступать в пререкания, так что я глубоко вздохнула и приняла этот сомнительный комплимент.
Келли и Брайан с двумя детьми Лоррейн вышли из-за стола сразу после обеда, не желая задерживаться за ним ради кофе с ликером в обществе предков, и отправились в кабинет смотреть телевизор. Лоррейн вела себя за обедом очень спокойно. Я поняла, что двадцать четыре часа, проведенные в мамином обществе, доконали ее, так что не удивилась, когда они с Джорджем собрались уезжать почти сразу после того, как мы выпили кофе.
Я мыла десертные тарелки, когда Келли пронеслась по кухне:
– Мама, я еду к Сью! Я тебе позвоню. Пока, бабуля!
И она убежала. С тарелками в руках я стояла спиной к столовой и ждала, зная, что сейчас последует. Разумеется, я услышала голос своей матери.
– Ты знаешь, это, конечно, не мой дом, но девочка в возрасте Келли должна после обеда помогать своей маме на кухне.
– Мама, сейчас место девочки не обязательно на кухне. Брайан дома и может помочь – я сейчас позову его. У Келли были планы на сегодняшний вечер, когда мы еще не знали, что ты приедешь.
– Ты знаешь, что я не люблю встревать в чужие дела, – сказала она, собираясь сделать именно это, – но думаю, что Келли предоставлено слишком много свободы. Мир так опасен, а ты даже не знаешь, с кем она. Она молода, ты должна лучше ее контролировать. Мальчики…
Она продолжала, а я сжала зубы, стараясь не слушать, оттирая тарелки с таким рвением, как будто пыталась стереть с них узор вместе с остатками пищи.
– …в этом возрасте… только одно у них на уме… – жужжала мама.
Я мудро не рассказывала ей о том, как Келли летом чуть не изнасиловали. Если бы я рассказала, мать, наверное, посадила бы ее в клетку.
Я попала в ловушку и снова стала ребенком, а мама все продолжала за моей спиной о «грязных мыслях» и «возможностях грешить», и знакомое чувство отчаяния росло во мне и грозило взорваться. Великий Боже, я должна бежать от звуков ее голоса, от того же старого занудства, которое я уже слышала, когда мне было семнадцать лет.
– А ее мальчики! Что ты о них знаешь?
– Я сейчас вернусь, мама. Посиди в гостиной со Стюартом и с папой. Мы можем потом закончить, – протараторила я, одновременно исчезая из кухни.
За моей спиной послышался звон посуды, загружаемой в мойку. Конечно, мать не будет ждать, она сделает это быстрее и лучше, чем я, и еще до моего возвращения. Я помчалась по лестнице в свою комнату, с детским удовольствием захлопнула за собой дверь и села на кровати, бессмысленно уставившись в зеркало. Когда мне было семнадцать лет, я тоже так поступала.
«Келли не предоставлено слишком много свободы, – раздраженно думала я. – Она знает правила, она не боится говорить со мной, и без меня она старается вести себя правильно. Наконец, я доверяю своей дочери – это то, чего ты никогда не делала, мама!»
Однако к пятнадцати годам я выработала способы сбегать от матери. Один из ребят обычно ездил на машине, и после школы или по выходным я старалась уйти из дома когда только возможно. С матерью ты всегда чувствуешь свою виновность, пока не докажешь, что невиновен. Когда я начала встречаться с Ричардом, мне проще было солгать ей, потому что все, что я делала, она тщательно и обо всем расспрашивала. Она так боялась, что со мной случится что-нибудь плохое, что просто сводила меня с ума. Я не знала ничего о том, как забеременеть или как не забеременеть, а она отвечала на вопросы неизменным: «Что ты хочешь знать? Это тебя не касается!» Интересно, когда я должна была про все это узнать? Но мы не обсуждали интимные вопросы.
Какой контраст между мной и Келли в пятнадцать лет, когда я говорю ей, что если она собирается заниматься сексом, я дам ей таблетки. До сих пор легко было быть либеральной мамой, но история с Карлом напугала меня, возможно, наполнила теми же страхами, какие моя мать испытывала по отношению ко мне. Итак, в результате все возвращается на круги своя.
Когда я услышала голос мамы, поднявшейся по лестнице и звавшей меня, я поняла, что я уже давно дуюсь в своей комнате. Открывая дверь в мою спальню, мать спросила:
– С тобой все в порядке? Я все вымыла на кухне, а ты не пришла.
– У меня закружилась голова, мама, так что я пошла полежать несколько минут. Сейчас все хорошо. Пойдем вниз, поболтаем немного.
Этой ночью Келли не пришла домой. Как раз этого не хватало, когда мать гостит у меня дома.
Я заметила время, когда начала переодеваться перед сном, думая о том, что, когда Келли придет, будет прочитана еще одна лекция. Но я не беспокоилась: когда Келли отправлялась к Сью, она сказала, что позвонит, если они куда-нибудь еще поедут. Вероятно, она пыталась позвонить, но было занято, или она забыла позвонить, что с ней иногда случалось. Это неприятно, но все же не конец света.
Зато моя мать не могла пойти спать, пока не «все цыплята находятся в безопасных гнездышках». Я пожелала ей спокойной ночи, но она взглянула на часы.
– 12:11,– заметила она громко. – Это не слишком поздно для прогулок Келли?
– Ее «комендантский час» – 12:30, мама, не волнуйся за нее. Я спущусь закрыть за ней дверь: она появится через несколько минут.
Я еще побродила по дому, выключая свет и вытирая крошки, которые мать не заметила на кухонном столе, потом растянулась на кресле в кабинете, прислушиваясь к тишине. На случай, если Келли подъедет к дому на чем-нибудь шумном, я притащила Мозеса на ночь домой и выключила весь свет, кроме одной лампы.
В 12:35 я плюхнулась на постель рядом со Стюартом, который уже мирно спал. Я была слишком измучена, чтобы спать, и устраивалась поудобнее под одеялом, когда услышала у двери мамин голос.
– Келли еще не приехала, – шептала мать. Бог знает, почему она шептала: папин храп сотрясал стены, и Стюарт выводил свою мелодию.
– Я знаю, – хрипло прошептала я в ответ. – Она скоро приедет. Она иногда задерживается на несколько минут, просто чтобы меня проверить. С ней все в порядке, мама, спокойной ночи.