«Один час и семнадцать минут, ребята, чтобы вы осмыслили…» — начал Моревиль, но его перебил биокибер Гайвир: «Мы все давно поняли. Напрасно не разрешили посадку в Европе. Время дорого, как никогда. А мы все понимаем. И нас ничто не устрашит. Не остановит. Мы тоже все любим Землю. Эта любовь заложена еще на первом конвейере…» Помнится, он вдруг умолк, обвел взглядом остальных, а потом уверенно продолжал: «Да, она заложена в каждом из нас».
Моревиль устало улыбнулся, его тонкие губы задрожали — так улыбаются испуганные дети, беспомощно и настороженно. «Спасибо, ребята. Там, в Европе, вас встретят. Работы идут второй день. Земля ждет вашей помощи».
И мы поехали. Пневматическая пассажирская капсула была почти пустой. Сначала мне подумалось, что это лично для нас выделили весь огромный салон, но потом сообразил: кто же может сейчас ехать в Европу, кроме таких, как мы? С каждой последующей минутой мы чувствовали, как сознание обволакивается какой-то непонятной пеленой, наши улыбки становились все напряженнее, напоминая последнюю улыбку Моревиля, а лица превращались в театральные резиновые маски. Словно мы погружались в некое энергонасыщенное поле, чувствуя на себе воздействие его силовых линий, и я отчетливо понял, что пелена эта, невидимая паутина — страх. Он накатывался на нас или мы неслись навстречу ему. Мне тогда было тридцать шесть.
Впервые в жизни так остро, каждой клеточкой своего существа я ощущал страх. Нет, это не волнение, не осмысление опасности и даже не состояние оцепенения — телесного и духовного, — когда сам себя представляешь ледяной фигурой. Это скорее какое-то болезненное, внезапное озарение, подобное взрыву осознания фатальной материальности мира, материальности рождений и финалов. А за прозрачными стенами салона в тусклом сумраке тоннеля мелькали вытянутые в тонкие волокна сигнальные светильники. За тот час и семнадцать минут каждый из нас поистине осознал всю глубину смысла простых слов газетных сообщений: в Европе под городом Нойвид на глубине двух километров при проходке тоннеля дополнительной транспортной пневмомагистрали обнаружен огромный склад древнего нуклонного оружия, на нескольких контейнерах повреждены защитно-предохранительные рифы, второй день ведутся работы по обезвреживанию. Сегодня все эти события — история. Сейчас я знаю самые мельчайшие подробности, которые тогда никто из нас не знал, хотя мы были участниками тех событий… Ловлю себя на мысли, что вспоминаю книгу Буркуна «Земля, родившаяся вторично». Вы читали?
— Да, — кивнул журналист в ответ.
— Эта книга вообще о нас, и теперь я, пожалуй, не смогу больше добавить ни слова, ни одной новой детали к созданным писателем образам, к описанию нашей работы. Хотя там и много выдуманного. Но могу утверждать, что все происходило именно так. Просто не мог я запомнить, что у Авенира Горлача — а мы с ним сидели в салоне пневмокапсулы рядом — на правом плече был поврежден комбинезон, и Авенир с удивлением рассматривал продолговатую дыру, стараясь припомнить, где он успел разорвать костюм. Бернард Болл, вполне возможно, мурлыкал детскую песенку о сороке, а Аскольд Зимнич неподвижно сидел с закрытыми глазами, будто дремал, лишь руки продолжали судорожно сжимать когерат. Будимир Глей ежеминутно вскидывал взгляд на настенные часы и как-то бесцветно повторял: «Скоро уже приедем», — а Вацлав Манчарский предложил выпить каждому по глотку крепкого боро из его походной фляги, и никто не отказался: биокибер Доброслав всю дорогу проверял исправность своего когерата, то и дело повторяя громко: «Непостижимо! Как они — мыслящие — могли убивать мыслящих, себе подобных…»
— Да, все верно… — вырвалось у журналиста.
— Что верно?
— Не обращайте внимания, — проговорил извиняясь. — Не обращайте на меня внимания, пожалуйста. Продолжайте.
— Рыжий парень в серебристом защитном костюме со шлемом в левой руке встретил нас на третьей европейской коллекторной станции единственным словом:
«Пошли!» Потом, когда тронулись, добавил: «Идемте быстрей!» Возле пластиконовых боксов с костюмами радиационной защиты он нетерпеливо ждал, пока мы все переоденемся. Руки у негр дрожали, но лицо, округлое и совсем детское, было удивительно спокойным.
По ответвлению главного тоннеля мы пошли за ним.
Вскоре увидели в конце каменного коридора людей, их фигуры, освещенные мощными прожекторами, отбрасывали причудливые тени на стенах подземного зала. Его выжгли лучами стационарных когератов вокруг гигантских контейнеров, громоздящихся посреди. Они выглядели до ужаса буднично и походили на продуктовые блоки сельскохозяйственной фирмы «Гулливер». «Вот они, древние нуклонки», — произнес рыжеволосый, его голос искажался переговорным устройством в костюмах или сильное волнение придавало ему нечеловеческие модуляции. Без приветствия и традиционного для землян пожатия рук к нам обратился коренастый бородач. В шаровидном шлеме его борода казалась тоже шарообразной.