– Доброе утро, здравствуйте, все. Вы знакомы с миссис Бенсон?
– Вряд ли имел это удовольствие. Вы не составите нам компанию, миссис Бенсон? Я тут за председателя, – говоривший обернулся и позвал стюарда: – Бой!
Мистер Пинфолд благосклонно обозрел это собрание. Поклонниками его творчества тут не пахло. Вскоре, в час дня, появился стюард с гонгом и мистер Пинфолд послушно проследовал за ним в кают-компанию.
Капитанский стол был накрыт на семь персон. Сетки на столе были подняты, скатерть влажная; кают-компания заполнилась едва ли на четверть.
Из сотрапезников капитана к ленчу пожаловал еще только один – высокий молодой англичанин, легко завязавший разговор с мистером Пинфолдом, отрекомендовавшись Главером, управляющим на цейлонской чайной плантации: райская жизнь, живописал он, все время в седле, с частыми и продолжительными отлучками в гольф-клуб. Главер был помешан на гольфе. Дабы сохранить на корабле спортивную форму, он взял с собой нагруженную клюшку с пружиной в рукоятке и утром и вечером делал по сто махов. Тут выяснилось, что его каюта дверь в дверь с мистером Пинфолдом.
– У нас общая ванная комната. Вы когда принимаете ванну?
Беседа с Главером не требовала напряженного внимания. Отвлекшийся мистер Пинфолд был принужден вернуться в действительность и ответить следующее: – Видите ли, в море я практически не принимаю ванну. Тут держишь себя в опрятности, да и не люблю я горячую соленую воду. Я чуть не заказал отдельную ванную комнату. Непонятно зачем.
– На этом корабле нет отдельных.
– Это я понял. По-моему, очень пристойный корабль, – сказал мистер Пинфолд, грустно задерживая взгляд на карри [8], на неустойчивом бокале вина, на пустующих местах за столом и всячески стараясь быть любезным с Главером.
– Да, тут все знают друг друга. Тут каждый год едут одни и те же люди. Людям подавай свое общество, иначе они зачахнут.
– Мне не обязательно, – сказал мистер Пинфолд. – Я тут, знаете, приболел. Мне нужен покой.
– Огорчительно слышать. Тут вам будет вполне покойно. Кое-кто находит, что тут слишком покойно.
– Слишком мне не будет, – сказал мистер Пинфолд.
Он церемонно распрощался с Главером и не вспоминал о нем до самой каюты, когда вдруг среди прочих стуков различил звуки джаз-банда. Мистер Пинфолд озадаченно застыл. Он не был меломаном. Уяснилось одно: где-то совсем близко играет джаз. И тогда он вспомнил.
– Это игрок в гольф, – подумал он, – молодой сосед. У него граммофон. И более того, – сделал он неожиданное открытие, – у него собака. – Он совершенно отчетливо слышал изнутри, аккурат между их дверьми, стук когтей по линолеуму. – Готов поспорить, это нарушение. Не знаю я таких кораблей» где разрешают провозить в каютах собак. Смею думать, он подкупил стюарда. Впрочем, возражать нет причин. Мне все равно. Он, по-моему, очень приятный парень.
Ему попались на глаза серые пилюли, он принял одну, лег на койку, раскрыл книгу и под звуки танцевальной музыки и принюхивание собаки снова заснул.
Возможно, ему что-то снилось. Он моментально забыл, что заполняло эти провальные часы. Было темно. Он не спал, и где-то поблизости, похоже, под полом разыгрывалась странная сцена. Он отчетливо слышал, как священнослужитель проводит молитвенное собрание. По личному опыту мистер Пинфолд не знал протестантсткую службу. Дома и в школах исповедовалось англиканство – от терпимого до нестерпимого. Свои представления о нонконформизме он почерпнул из литературы, у мистера Чадбенда и Филипа Хенри Госса, из шарад и старых номеров «Панча». Поспешавшая к концу проповедь была явно голосом этой веры – библейский словарь, эмоциальный тон. Обращалась она, очевидно, к членам экипажа. Мужские голоса запели гимн, который мистер Пинфолд помнил еще по детской: его няня, как почти все няни на свете, была кальвинистской. «Греби к берегу, моряк. Греби к берегу».
– Я хочу остаться с Билли, когда вы все разойдетесь, – сказал священнослужитель. Нестройная, наспех молитва, шарканье ног и стук отодвигаемых стульев, и тишина, и настоятельный голос священнослужителя: – Ну, Билли, что ты имеешь мне сказать? – и безошибочный звук рыданий.
Мистер Пинфолд почувствовал неудобство. Такое не полагается слышать посторонним.
– Билли, ты должен сказать мне сам. Я тебя ни в чем не обвиняю. Не навязываю тебе никаких слов. Молчание в ответ, не считая рыданий.
– Билли, ты знаешь, о чем мы говорили последний раз. Ты снова это делал? Ты осквернился, Билли?
– Да, сэр. Я не могу удержаться, сэр.
– Господь не искушает нас сверх наших сил. Билли. Я говорил тебе, помнишь? Думаешь, я сам не знаю этих искушений. Билли? Еще как знаю! Но я не поддаюсь им. Ты знаешь, что не поддаюсь – да, Билли?
Мистера Пинфолда объял ужас. Его сделали невольным участником совершенно непотребной сцены. Под рукой лежали трости. Он взял терновую и сильно постучал в пол.
– Чу! Ты слышал. Билли? Стук. Это Господь стучится в дверь твоей души. Он не сможет войти и помочь тебе, если ты не будешь чист, как я.
Более мистер Пинфолд не мог выносить. Он мучительно поднялся на ноги, надел пальто, причесался. Голоса снизу продолжали свое.
– Я не могу удержаться, сэр. Я хочу быть правильным. Я стараюсь. Я не могу.
– Над твоей койкой приколоты картинки с девицами – так?
– Да, сэр.
– Поганые картинки.
– Да, сэр.
– Как же ты хочешь быть правильным, умышленно держа перед глазами искушение? Я приду и порву эти картинки.
– Не надо, сэр, пожалуйста. Мне нужно.
Мистер Пинфолд, хромая, вышел из каюты и поднялся на верхнюю палубу. Море было спокойнее. В холле и баре прибавилось народу. Половина седьмого. Группа лиц играла в кости на выпивку. Мистер Пинфолд сел в одиночестве и заказал себе коктейль. Когда стюард принес его, он спросил: – На пароходе есть судовой священник?
– Нет, сэр. По воскресеньям сам капитан читает молитвы.
– Тогда, значит, среди пассажиров есть священник?
– Я не видел, сэр. Вот список пассажиров.
Мистер Пинфолд приник к списку. Ни перед одним именем не было выставлено духовное звание. Странный корабль, думал мистер Пинфолд: как можно допускать, чтобы миряне наставляли в христианской вере языческий, по всей видимости, экипаж? Видимо, кто-то из начальствующих – религиозный маньяк.
Просыпаясь и засыпая, он потерял счет времени. Создавалось впечатление, что он уже много дней плывет на этом странном корабле. Когда в бар вошел Главер, мистер Пинфолд приветливо сказал: – Давненько не видел вас.
Главер отчасти озадачился.
– Я был у себя в каюте, – сказал он.
– Я был вынужден уйти. Мне стало не по себе от их молитвенного собрания. А вам?
– Молитвенное собрание? – сказал Главер. – Где?
– Прямо под нами. Неужели не слышали?
– Ничего не слышал, – сказал Главер. Он сделал движение уйти.
– Возьмите себе что-нибудь, – сказал мистер Пинфолд.
– Спасибо, нет. Не пью. В таком месте, как Цейлон, надо беречься.
– Как ваша собака?
– Собака?
– Ваша потайная собака. Безбилетница. Не подумайте, что я в претензии. Я не возражаю против вашей собаки. И если на то пошло, против вашего граммофона тоже.
– Но у меня нет никакой собаки. У меня нет граммофона.
– Ну да, – обиженно сказал мистер Пинфолд. – Наверное, я ошибся.
Если Главер не желает доверять ему, то навязываться молодому человеку он тоже не будет.
– Увидимся за обедом, – сказал Главер, ретируясь.
На нем смокинг, отметил мистер Пинфолд, и на других тоже. Пора переодеваться. Мистер Пинфолд вернулся к себе в каюту. Снизу ничего не было слышно; лже-священник и неприличный матрос ушли. Зато джаз-банд разыгрался вовсю. Получается, что это не граммофон Главера. Переодеваясь, мистер Пинфолд обдумал положение дел. В войну он плавал на транспортах, перевозивших войска, и там на всех палубах были громкоговорители. Из этих аппаратов неслись сигналы тревоги и нечленораздельные команды и в определенные часы популярная музыка. Вот так, видимо, был оборудован и «Калибан». Страшное неудобство, когда он сядет работать. Надо будет справиться, нельзя ли это как-то отключить.