– Самая подходящая ночь для влюбленных, – сказала леди Блендиш.
– А у меня вот нет никого, кого бы я мог полюбить. Пожалейте меня! – мудрый юноша попытался вздохнуть.
– И никогда не будет, – отрезала леди Блендиш, – вы привыкли эту любовь покупать.
Адриен запротестовал. Однако он не нашелся ничего возразить на выдвинутое против него обвинение, хотя редкая проницательность леди Блендиш его поразила. Он начал проникаться к ней уважением, находя даже известное удовольствие в презрении, которое она ему только что выказала, и, задумавшись, пришел к выводу, что вдовы порой бывают ужасны.
Он надеялся, что сможет при ней немного расчувствоваться, ибо знал ее склонность к романтике. Эта смесь ничем не прикрытого здравого смысла и мотива «Знаю я вас, мужчин» с романтикой и с тонкостью чувств подействовала на мудрого юношу сильнее, чем какое-нибудь решительное обвинение, подтвержденное показаниями свидетелей. Он взглянул на свою собеседницу. Взоры ее были обращены к луне. Никаких твердых познаний у нее не было – она говорила просто от полноты собственного жизненного опыта и уже позабыла свои слова. В конце концов, может быть, все ее восхищение перед баронетом или какое-то другое чувство к нему было искренним и являло собою тоску по идеальному мужчине. Может быть, ей привелось слишком много иметь дела с теми, кто был от этого идеала далек. Адриен пожал плечами. Всякий раз, когда мудрый юноша сталкивался с какой-либо трудной проблемой, он инстинктивно приподнимал оба плеча на одинаковую высоту, как бы показывая этим, что нисколько не сомневается в том, что равновесие существует, что у каждой стороны есть свои неопровержимые доводы, а ведь это само по себе уже равносильно решению.
Свидевшись в соседнем с Рейнемским парком лесу, поглощенные друг другом, завороженные звучанием свирели – не знающей усталости Любовью, – Ричард и Люси радовались каждой минуте бесконечного счастья. Когда такие мгновения настают, то кажется, что им и в самом деле не будет конца! Но вот они гаснут, и остаются только искорки. Но потом эти искорки разгораются вновь, и светятся, и нам кажется тогда, что мгновения эти составляют для нас полжизни и ничто с ними не сравнится!
По мере того, как близость росла, счастливые влюбленные переставали смущаться вещей обыденных и, разговаривая друг с другом, не выбрасывали уже как ненужный хлам все то, что не было чистым золотом их обоюдного чувства. Люси упорно расспрашивала его обо всем, что касалось жизни в Рейнеме всех его обитателей. Она считала, что должна знать историю каждого, с кем соприкасался Ричард с самого своего рождения; он исполнял ее просьбу и в награду получал поцелуй.
Это был нежный дуэт:
– Тебе надо познакомиться с моим кузеном Остином, Люси… Милая! Любимая моя!
– Любовь моя, Ричард!
– Тебе надо познакомиться с Остином. Я тебя с ним познакомлю. Он понравится тебе больше всех остальных, а ты – ему. Он сейчас где-то в тропических странах, подыскивает место – только знай, это тайна – для бедных английских рабочих, чтобы те могли эмигрировать и основать в этой части мира свою колонию. Ангел ты мой!
– Любовь моя!
– У него такое благородное сердце! Никто здесь его не понимает, кроме меня. Не правда ли, странно? С тех пор, как я встретил тебя, я люблю его еще больше! Это потому, что я стал больше любить все высокое и благородное. Как это прекрасно! Люблю… люблю тебя!
– Милый Ричард!
– Знаешь, Люси, какое я принял решение! Если мой отец… впрочем, нет, отец меня любит… Нет! Он не станет противиться; и мы будем счастливы здесь все вместе. И я пробью себе дорогу с твоей помощью. И все, чего я добьюсь, будет твоим, потому что я буду этим обязан тебе. У меня сейчас такое чувство, что вся моя сила идет от тебя… что никакой другой у меня вообще нет! Это ты творишь меня, Люси!
Голос его затихает. Слышится шепот Люси:
– Твой отец, Ричард…
– Да что мой отец!
– Любимый мой! Я так его боюсь.
– Он любит меня и полюбит тебя, Люси.
– Ты думаешь так, потому что ты…
– Что я?
– Потому что ты меня любишь, – раздается смущенный шепот, и дуэт уступает место безмолвным вариациям, исполненным такой же гармонии.
Он возобновляется снова:
– Ты увлекаешься рыцарями, Люси. Остин храбростью своей никому из них не уступит… Суженая моя! До чего же я люблю тебя! Стоит тебе уйти, как мне хочется кинуться на траву, по которой ты только что ступала, и целовать ее. Точно из груди у меня вырвали сердце… Знаешь что, Люси! Если бы мы жили в те времена, я был бы рыцарем, и я сражался бы за тебя, стяжал бы честь и славу. Какая жалость, что сейчас это невозможно. Ты – моя дама сердца! Моя дама сердца! Что это? На глазах у тебя слезы?.. Люси?
– Любимый мой! Ричард! Никакая я не дама.
– Кто осмелится сказать, что это не так? Ты не только моя дама… ты ангел, и я тебя люблю!
– Подумай сам, Ричард, кто я на самом деле.
– Красавица моя! Я думаю, что тебя создал господь и подарил тебя мне.
Она поднимает глаза к небесам возблагодарить за все бога, и глаза ее наполняются слезами, и свет небесный их озаряет, и она так светится вся, и красота ее так чиста, что по всему телу его пробегает дрожь.
– Люси! Ангел ты мой! Люси!
Губы ее нежно приоткрываются.
– Я плачу не от горя.
Крупные светлые капли становятся еще светлее и скатываются вниз, и остаются в его душе.
Они склоняются друг к другу… отсвет немыслимой нежности играет на щеках у них и на лбу.
Он берет ее руку и прижимается к ней губами. Она еще совсем мало знает людей, но душа ее подсказывает ей, что человек этот отличен от всех других, и от этой мысли радость ее так велика, что сердце уже не выдержит, если вмиг не прольются слезы… слезы безмерной благодарности. А он, глядя на эти ласковые, озаренные закатными лучами, четко очерченные ресницами глаза и на спадающие с плеч пышные локоны, ощущает, как нестерпимое священное пламя охватывает его всего с головы до пят, струится по телу.
Пройдет немало времени, прежде чем они начнут говорить вслух.
– Какое это счастье, что мы с тобой встретились!
Голос одного из них отзывается эхом в душе другого.
– Посмотри, как сияет небо, оно смотрит на нас!
Души их сливаются теперь воедино, осененные этим нисшедшим с высоты благословением.
– Какое счастье!
Но вот минуты парения прошли, они снова опустились на землю.
– Люси, пойдем со мной, и ты посмотришь место, где в один прекрасный день ты поселишься вместе со мной. Пойдем, и я покатаю тебя по пруду. Помнишь, ты как-то писала о том, что тебе приснилось? Мы неслись над тенью Рейнема к монахиням, что трудились при свете факелов; они срубали кипарис, и каждому из нас они протянули по ветке. Так вот, милая, это непременно к добру, то, что рубятся старые деревья[49]. И ты пишешь такие чудесные письма. Я полюбил монахинь за то, что они так хорошо тебя всему научили.
– Ричард! Послушай! Мы с тобой совсем позабыли! Боже ты мой! – она с мольбою поднимает к нему глаза, словно в чем-то себя виня. – Даже если твой отец простит мне, что я не дворянка, он никогда не простит мне, что я католичка. Милый мой, я пошла бы ради тебя на смерть, но тут я все равно ничего изменить не могу. Это выглядело бы так, будто я отреклась от бога; и – о горе мне! – мне пришлось бы тогда стыдиться своей любви.
– Не бойся ничего! – он обвивает рукой ее стан. – Полно! Он будет любить нас обоих, а тебя будет любить еще больше за то, что ты не изменила своей вере. Ты его не знаешь, Люси. На первый взгляд он строг и суров. Но это только так кажется, на самом деле в нем много доброты и любви. Он никакой не святоша. И к тому же, представь себе, когда он узнает, что для тебя сделали монахини, – неужели же он не будет им благодарен так, как благодарен им я? Да, да! Я должен поговорить с ним как можно скорее; я не в состоянии вынести, чтобы ты прозябала в Белторпе, все равно что жемчужина в грязном хлеву. Только знай! Я никак не хочу обидеть твоего дядю. Говорю тебе, я люблю всех и все, что тебя окружает, что так или иначе соприкасается с тобой. Постой! Это чудо, что ты могла вырасти такою там. Но ты же ведь родилась не там, и в жилах твоего отца текла благородная кровь Десборо!.. Был такой полковник Десборо… Полно! Ничего с тобой не случится!
49
Кипарисовые ветки с древнейших времен были у разных народов атрибутом похоронного обряда, само дерево считалось символом траура. В пятой главе первого издания (ставшей после сокращения второй) Ричард, увидев обращенное к нему вершиною отражение в озере кипариса, рассказывал своему другу о том, что, по семейному преданию, это предвещает ему несчастье. Сон Люси Ричард толкует в благоприятном смысле, потому что исчезает навечно зловещая примета. Но символический образ кипариса, предупреждающий о трагедии, возникает несколько раз в дальнейшем повествовании.