— Он обещал мне, что непременно приедет, — сказал Риптон; но, произнося эти слова, он опустил глаза, ибо начинал понимать, что мог поддаться на обман, и стал уже чувствовать себя невольным участником зловещего заговора. Он решил, что если к двенадцати часам Ричард не приедет, он расскажет баронету все, что ему известно.
— Который час? — тихо спросил он Гиппиаса.
— Такой, что мне пора уже быть в постели, — пробурчал тот, как будто все присутствующие учиняли над ним какое-то насилие.
Миссис Берри пришла сказать Люси, что ей надо подняться к малютке. Спокойно встала Люси с кресла. Сэр Остин поцеловал ее в лоб.
— Вам лучше сегодня больше не спускаться сюда, дитя мое. — После этих слов она пристально на него посмотрела. — Сделайте мне одолжение, ложитесь сейчас спать, — добавил он. Люси пожала всем руки и вышла из комнаты. Миссис Дорайя последовала за нею. — Такое волнение принесет вред ребенку, — сказал он, разговаривая сам с собою вслух.
— По-моему, она вполне бы могла вернуться. Все равно ведь она не будет спать, — заметила леди Блендиш.
— Она постарается сдержать свои чувства ради ребенка.
— Вы слишком многого от нее хотите.
— От нее — нет, — многозначительно возразил он. Было двенадцать часов ночи, когда Гиппиас закрыл крышку своих часов и в отчаянии вскричал:
— Я убежден, что мое кровообращение постепенно и неуклонно ослабевает.
— Возвращение к тому, что было до Гарвея[168]! — прошептал Адриен, продолжая писать.
Сэр Остин и леди Блендиш прекрасно понимали, что любое их замечание по поводу сказанного заведет их в глубины механизма, уже один внешний вид которого достаточно им поднадоел; поэтому они предусмотрительно промолчали. Истолковав их молчание как сочувствие его бедам, Гиппиас горестно заключил:
— Это точно. Можете в этом убедиться сами. Невозможно вести более умеренный образ жизни, чем я, и, однако, мне становится все хуже и хуже. Организм у меня от рождения, надо думать, был крепкий; я делаю все, чтобы еще больше укрепить его, и все равно мне становится хуже. Природа никогда ничего не прощает! Я ложусь спать.
Колитик удалился, так и не обретя утешения.
Сэр Остин подхватил брошенную его братом мысль:
— Думается, только чудо может помочь нам, когда мы преступили законы Природы.
— Помогают нам, как правило, одни только шарлатаны, — сказал Адриен, запечатывая внушительного вида пакет.
На протяжении всего этого разговора Риптон обвинял себя в трусости; ему не давал покоя брошенный на него в последнюю минуту взгляд Люси. И вот он собрался с духом и в обход всех направился к Адриену, который, после того как он шепотом ему что-то сказал, решительно встал и вышел с ним вместе из комнаты, пожимая плечами.
— Он не приедет, — сказала, обращаясь к баронету, леди Блендиш, как только те двое вышли из комнаты.
— Приедет, если не сегодня, то самое позднее завтра утром, — ответил он.
— А вы действительно хотите, чтобы он соединился с женой?
При этих словах баронет сделал большие глаза; лицо его выражало неудовольствие.
— И вы еще спрашиваете меня об этом?
— Я хочу знать, — продолжала безжалостно дама, — не потребует ли ваша Система от кого-то из них еще новых жертв?
— Это достойнейшая из женщин, — помолчав, сказал баронет. — Признаюсь, я не надеялся даже, что отыщется такая, как она.
— В таком случае, вы должны признать, что ваша теория приложима не ко всему на свете.
— Нет, просто она оказалась несколько самонадеянной, выйдя за определенные пределы, — ответил баронет, вкладывая в эти слова глубокий смысл.
Леди Блендиш внимательно на него посмотрела.
— Боже ты мой! — вздохнула она. — Если бы мы всегда могли поступать в соответствии с нашими мудрыми мыслями!
— Вы сегодня вечером не такая, как всегда, Эммелина.
Расхаживавший по комнате сэр Остин остановился прямо перед ней.
В самом деле, разве она справедлива? Он с легкостью простил оскорбившего его сына. Он с легкостью принял в свою семью молодую женщину низкого происхождения и позволил себе решительно отстаивать ее достоинства. Способен ли был бы кто-нибудь на большее, или хотя бы на это? Леди Блендиш, например, если бы дело касалось ее, попыталась бы бороться. И все люди его круга боролись бы, к тому же не принимая все так близко к сердцу. Однако, думая обо всем этом, он совсем упускал из виду, что сын его получил совершенно особое воспитание. Он держал себя как самый обыкновенный отец, начисто забыв о своей Системе, когда та подверглась самому жестокому испытанию. Нельзя сказать, что он изменил своему сыну; однако Системе своей он изменил. Другие ясно это видели, ему же пришлось убеждаться в этом лишь постепенно.