В записной книжке сэра Остина можно было прочесть: «Между детством и отрочеством — порой Цветения, на пороге возмужалости есть некая пора Бескорыстия — иначе говоря, время духовного посева»[34].
Он постарался заложить в Ричарда доброе семя и сделать так, чтобы самое плодоносное из семян, а именно — Пример, могло произрасти в нем в виде любви ко всем проявлениям благородства.
«Единственное, чего я добиваюсь, это сделать моего сына христианином», — сказал он, отвечая упорным противникам Системы. Давая эти наставления, он ставил определенную цель. «Прежде всего, ты должен быть добродетелен, — говорил он сыну, — а потом уже душою и сердцем служить стране». Мальчику прививались честолюбивые стремления сделаться государственным деятелем, и вместе с отцом они читали речи британских ораторов, произнесенные на тот или иной случай; и вот однажды сэр Остин увидел, как, положив ногу на ногу и подперев подбородок рукой, Ричард сидит, прислонившись к пьедесталу, на котором высится бюст Четема[35]; в то время как он созерцал лицо прославившего наш парламент героя, на глазах у него были слезы.
Говорили, что, отдавая во всем предпочтение Примеру, баронет дошел до того, что удерживал своего любящего выпить и страдающего диспепсией брата Гиппиаса в Рейнеме, дабы мальчик мог воочию увидать, какая горькая расплата ожидает человека невоздержанного; на несчастного Гиппиаса смотрели как на ходячий недуг. На самом деле это было не так, однако несомненно то, что баронет пользовался каждым удобным случаем для того, чтобы на примере окружающих его людей от чего-то отвратить сына или, напротив, на что-то его воодушевить, и в этом отношении не пощадил даже собственного брата, которого Ричард все больше презирал, все больше восхищаясь отцом, и в негодовании своем доходил до крайностей, которые сэру Остину приходилось смягчать.
По утрам и по вечерам мальчик молился вместе с отцом.
— Скажите, сэр, — спросил он однажды вечером, — почему мне не удается склонить Тома Бейквела к молитве?
— А что, он не хочет молиться? — спросил сэр Остин.
— По всей видимости, он этого стыдится, — ответил Ричард. — Он хочет понять, в чем смысл молитвы. И я не знаю, что ему на это ответить.
— Боюсь, тут уж ничего не поделать, — сказал сэр Остин. — И до тех пор, пока ему не случится пережить настоящее горе, у него не возникнет потребности искать утешение в молитве. Сын мой, когда ты будешь представлять народ, делай все, что можешь, чтобы содействовать его воспитанию. Сейчас от понимания происходящего он отделен непроницаемою завесой. Просветиться означает приблизиться к небесам. Расскажи ему, сын мой, если он тебя когда-нибудь спросит об этом, как убедиться в действительности молитвы и в том, что она услышана; расскажи ему (он процитировал «Котомку пилигрима»): «Если, помолившись, ты чувствуешь, что сделался лучше, это значит, что молитва твоя услышана».
— Я непременно ему это скажу, — ответил Ричард и, ложась спать, почувствовал себя счастливым.
Счастье дарил ему отец, счастье научился он теперь находить и в себе самом. В нем начала пробуждаться совесть, и он привыкал нести ее груз, хорошо знакомый людям зрелым, но вместе с тем груз этот оказывался таким неудобным, что все время клонил его тело то на один бок, то на другой.
Мудрый юноша Адриен с трезвым цинизмом наблюдал за тем, как постепенно развивался его ученик. Он повиновался наложенному сэром Остином запрету и больше не подтрунивал над ним; язвительность его, вызванная тем, что воспитанника его из злодея — поджигателя скирды — превратили едва ли не в святого, находила выход в том, что, делая вид, что этому превращению сочувствует, он со всей пунктуальностью отмечал не очень далеко отстоявшие одна от другой во времени даты происходивших в Ричарде перемен. Период сидения на хлебе и на воде продолжался недели две; период религиозного проповедничества (когда он поставил себе целью обратить в христианскую веру язычников Лоберна и Берсли и рейнемских слуг, в том числе Тома Бейквела) — еще дольше, и перенести его Адриену было особенно трудно: ведь делались попытки обратить и его самого! Все это время Тома заставляли исполнять все, что положено новобранцу. Ричард специально нанял для него сержанта из ближайших казарм, для того чтобы парень постепенно приобретал уверенность в себе; он испытывал огромное удовлетворение, видя, как тот марширует по его указке, и наряду с этим до крайности огорчался, тщетно стараясь приобщить этого нескладного олуха к начаткам грамоты; он ведь возлагал на Тома неимоверные надежды, полагая, что тот рано или поздно станет героем.
34
Возможно, реминисценция автобиографической поэмы У. Вордсворта «Прелюдия» (соч. 1799–1805, изд., 1850), где, вспоминая детские годы, проведенные на лоне природы, автор говорит «Хороший был посев для моей души» («The Preludel», I, 301).
35
Речь идет об английском государственном деятеле Уильяме Питте, первом графе Четеме (1708–1778), занимавшем долгие годы руководящие посты в правительстве. В сознании англичан его имя связывалось с большими успехами экспансионистской политики, в результате которой Англия приобрела огромные владения в Индии и Северной Америке.