Был приказ не покидать больницу, оставаться в поле зрения одного из мужчин, которые стояли у дверей наших палат. Родители Рен не спрашивали о них, и я задумалась, как много они знали о Карсоне и бизнесе, которым он занимался.
Моему отцу не сказали о том, что произошло. Ещё нет. В конце концов я бы рассказала ему о Рен и ребенке, потому что он считал ее второй дочерью. Он был очень рад за нее, как настоящий дедушка, а это означало, что он также будет убит горем.
По правде говоря, именно страх помешал мне рассказать об этом папе. И потому что я знала – он прилетит сюда, попытается помочь, попытается принять боль и горе, как это делают мужчины. Я не могла позволить ему увидеть свое лицо. Я хотела подождать, пока не исцелюсь, чтобы сказать ему. Не знаю, правильное ли это решение, не знаю, какую ложь сказать отцу о том, что произошло.
Эта ложь уже рассказана полиции. Я проходила допрос рядом с Джеем. Он не учил меня ничего говорить, но то, как фамильярно он пожал руку детективу, сказало мне, что они были знакомы.
Очевидно, я не солгала полиции, но кое-что утаила. О том, кем могут быть мои враги. У меня их не было, это правда. Но они были у Джея. А мы женаты, и то, что принадлежало ему, теперь принадлежало и мне.
Потом детектив ушел, и Джей тоже.
Отсутствие Джея было зияющей пропастью в этом ужасном кошмаре. Я знала, что ему нужно кое-что сделать.
Те люди ждут своей смерти. Нужно спланировать войну. Мне это было интересно. Война всегда была далеким понятием, будь то изображения в новостях, взрывы, оружие, мужчины и женщины, сражающиеся за страну. Или мечи, рыцари и гребаные драконы, как в «Игре престолов». В любом случае, война была чем-то, что происходило вдали от моего мира. Это было нечто, что существовало на экранах, в книгах. Не в моей жизни. И это было совсем не похоже на книги, новостные сюжеты, гребаные телешоу.
Джей и Карсон потребуют за это крови. Больше, чем крови. Они будут стремиться к полному уничтожению. И как бы я ни считала себя некровожадным человеком, я была рада этому. Потому что мне приходится сидеть рядом с больничной койкой подруги, держать ее за руку и помогать ей справиться с такой потерей. Наблюдать, как горе овладевает ею, не имея над этим абсолютно никакой власти. Я думала, что я девушка, которая любит заниматься любовью, а не воевать, но именно из-за любви я жажду войны.
Рен была странно спокойна. Нет, спокойствие – не то слово, чтобы описать. Пустая. Вот и все. Она была пуста. Я сидела рядом с ее кроватью, где была постоянно, если не считать перерывов в туалет. Зои и Ясмин приходили и уходили посменно. Ее родители суетились, забегали, говорили о том, что нужно сделать, не глядя на свою хрупкую, сломленную дочь. Рен ни на мгновение не оставалась одна.
— Была еще одна причина, по которой я не хотела иметь детей, — хотя Рен говорила тихо, тенор ее голоса разрывал воздух вокруг. Я сдержала дрожь от поражения в ее голосе.
— Я не говорила об этом, потому что вслух это звучало нелепо, и потому что говорить это вслух… — она замолчала, чтобы посмотреть в окно. — Говоря слова вслух, придешь им больше силы. Делаешь это возможным.
Рен выглядела крошечной в постели. Как будто она уменьшилась до половины своей обычной сущности. Она освещала комнату своим присутствием. Теперь она была едва заметным проблеском. Мне пришлось вонзить ногти в ладони, чтобы не расплакаться.
— Я ходила к экстрасенсу, когда путешествовала по Европе, — продолжила она. — Была одна в Румынии. Не говорила по-английски, жила высоко в горах, в часе езды от ближайшей деревни, — взгляд Рен был устремлен вдаль. — Парень со мной переводил, когда она предсказывала судьбу. Она сказала, что меня много раз будут любить многие мужчины. Но я полюблю только одного. И этот человек станет моей погибелью, — Рен сделала паузу, ее пальцы вцепились в ткань одеяла. — Что я буду любить этого человека до самой смерти, но не смогу с ним быть, — теперь она посмотрела в сторону двери.
За ней стоял Карсон. Он не двигался. Пока Рен не разрешала ему войти. А если она этого не делала, он стоял там. Всю ночь.
— Она сказала, что я буду матерью совсем недолго. Что мой ребенок не будет дышать воздухом, и другого у меня не будет.
Когда руки Рен потянулись к животу, я сильнее сжала кулаки, ища боль посильнее, чем смотреть, как моя подруга баюкает живот, в котором раньше был ребенок.
Рен зажмурила глаза, затем открыла их.
— Это была девочка, — ее голос звучал сильнее, чем следовало бы. — Я не восприняла слова гадалки, думала, что это чушь собачья. Или, по крайней мере, так себе говорила. Но я знала. Еще до того, как парень перевел ее слова. Я знала, что эта женщина говорила правду. Так и случилось.
Я пересекла комнату, потому что не могла сидеть и смотреть, как подруга опускается на кровать, превращается в ничто.
Я схватила ее за руку.
— Нет, — прошептала я. — Рен, которую я знаю, никому не позволяет, даже старой румынке, которая живет в горах, сказать, что ее будущее уже решено. Рен, которую я знаю, сама строит свое будущее, — я погладила ее по лицу. — Это не конец для тебя. Ты будешь помнить ее. Ты будешь любить ее. И ты исцелишься. Я обещаю.
Рен слабо улыбнулась и кивнула, делая вид, что согласна со мной. Я знала, что она уже убедила себя в своей правде, в будущем, в котором были лишь пустота и боль.
***
Я стояла, прислонившись к двери палаты Рен, прижав телефон к уху, устремив взгляд на Эрика, который позволил мне поплакать у него на плече десять минут назад. Не знаю, сколько смертей и насилия этот человек пережил, работая на Джея. Наверное, много, но он не носил маску крутого парня на своем красивом лице.
Хотя я была уверена, что их работа заключалась в том, чтобы не показывать себя настоящего, Рен оказала влияние на всех. Они должны быть монстрами, поэтому ужасы этого чудовищного мира не притязали на них. Но проблема с Рен заключалась в том, что она превращала даже самых ужасных монстров в мужчин, заставляла их чувствовать эмоции, и причиняла им боль.
— Я выхожу из офиса через пять минут. Ей что-нибудь нужно? — спросила Зои напряженным голосом. Она делала все возможное, чтобы быть сильной, стойкой и непоколебимой ради Рен, ради всех нас, но я знала, что ей было нелегко. Зои была альфа-самкой во всех лучших отношениях. Она защищала и любила своих друзей с непобедимой свирепостью. Она говорила правду, даже когда это причиняло боль. Она праздновала каждую нашу победу, как если бы та была ее собственной, и чувствовала боль от каждого горя.
— Нет, ей ничего не нужно, — ответила я низким и скрипучим голосом. — Мы ничего не можем ей дать.
— Я надеюсь, что они умрут медленно, — вскипела Зои через мгновение.
Это повергло меня в шок и заставило замолчать. Зои не была равнодушна к насилию этого мира. Она была реалисткой, циничной, живущей своей жизнью с поднятой рукой в качестве щита.
Но сама она никогда не была жестокой. Ей пришлось со многим столкнуться в своей жизни, несмотря на то, что ее родители надрывали свои задницы, лишь бы дать ей спокойную жизнь. У Зои был выбор, когда она столкнулась с реальностью того, насколько жесток этот мир. Принять несправедливость и позволить ей ожесточиться, или высоко держать голову, не позволяя ни одному человеку заставить ее склониться. Она выбрала последнее. И она была самой царственной особой, которую я знала.
И все же теперь она жаждала крови.
— Я тоже, — прошептала я.
Я повесила трубку, мой мир затрясся, накренился. Ничто не будет по-прежнему после того, как все уладится, и я ощущала себя беспомощной и маленькой.
Когда я подняла глаза, Эрика передо мной не было. Стоял Карсон.
Он все еще был одет в ту же черную футболку и джинсы, в которых был, когда все произошло. Его глаза были налиты кровью и отяжелели, показывая, что он не спал. Я опустила взгляд на его руки. Хотя он их вымыл, я не пропустила их слегка розоватый оттенок. Кровь.