Она что-то мямлит, пытаясь подобрать слова. Мне удается уловить общий посыл. Он в том, что мне пора. Я не спорю. Подхватываю куртку, спускаюсь. Навстречу попадается мужик с фантастически объемным букетом роз. Аромата они, правда, почему-то не источают. Я на минуту задерживаюсь на площадке, чтобы убедиться в подозрениях. Так и есть. Знакомая дверь радушно впускает гостя. Я не в обиде. Девушка устраивает личную жизнь. Вьет гнездо. Из того, что под рукой. Из шипастых стеблей изящных роз, из лестных комплиментов, льющихся в ухо, из сладких обещаний грядущей блестящей будущности и из горячих признаний в том, что она и есть та самая, единственная. Ну, на худой конец, если ничего стоящего в шаговом доступе не обнаруживается, гнездо прекрасно лепится и из дерьма и веток. На поверку, впрочем, первый вариант чаще всего является вольной вариацией на тему второго.
После этого апрельского дня я как-то дистанцируюсь от невесты неистового розоносца. Зато она заводит дружбу со Светой и Наташей. О, это классический вариант женской дружбы. С взаимными восхищениями на публике, коллективным обсуждением и осуждением прочих «недодевушек» и индивидуальным, тщательно залакированным под глянцем хороших манер, презрением к двум прочим членам закрытого триумвирата. Света и Наташа поискушеннее Полины. Намного, намного поискушеннее. Скажем так, если бы дело касалось забега, то они бежали бы плечом к плечу только в том случае, если на счету у двух более опытных товаров уже был бы лишний круг по стадиону. Полинка подспудно считает подруг шлюхами и задаваками. Свету больше шлюхой. Наташу, соответственно, больше задавакой. Особенно после того, как слух о моих «провожаниях» Светы разнесся по коридорам заведения, а Наташа, сменив с дюжину ухажеров, объявила, что выходит замуж за самого мажористого и смачного. Наташа не промах. И посмотреть есть на что. Рафинированные, гармоничные черты лица, женственная, без намека на излишества, фигура, очень крупные выразительные серые глаза. Наташа похожа на куклу. Настолько, что на капустнике ей без раздумий предложили эту роль. Что меня больше всего удивило, что она согласилась с ходу, будто только и ждала возможности реализовать актерский потенциал. Чепец в оборочках и крупная соска привлекли мое внимание на репетиции. Наташа, заметив наблюдателя, обернулась, скрытая кулисой, и сделала пару двусмысленных причмокиваний детским аксессуаром-переростком, не отрывая от меня взгляда серых и выразительных.
–Ух, между пятой и шестой... Перерывчик небольшой!
Гера масляно пялится на треугольник выреза платья Светы. Кажется, выбор сделан. Полина время от времени стреляет глазками в мою сторону. Кажется, ожидая активных действий. С чего бы?
–Чепыжиться хочет, – свистит песчаной эфой истина.
Отмахиваюсь от нее, как от назойливой мухи. Ну что настроение портить? Сам как-нибудь дойду... Своим умом. Инструментарием. Скальпелем.
О чем это я? Наташа любит играть. Это очевидно. Наверное потому, что прежде любили играть с ней. Почему-то воображение мигом рисует рядом с куколкой матерого, солидного дядьку. С пухлыми ручками, повисшими щечками, пивным брюшком и заплывшими жиром глазками. Его пальцы-сардельки, взмокшие и подрагивающие, поправляют оборки и кружева, обрамляющие юное свежее личико... Теперь играет сама Наташа. Наташа, предложившая мне ради смеха стащить шапочку с остригшейся налысо бедной девчонки, неудачно переночевавшей на чужой подушке в общаге. Добавив к просьбе завлекалочку,– облизывание кончиком языка контуров губ, она имела некоторые шансы на успех. Но не у меня. Теперь, кажется, у Наташи новый план.