Фора! Это все, что нужно.
***
Центр наблюдения в дыму, но я быстро нахожу одного из кулганцев, что все еще в сознании.
— Отведи меня к Ключу! — рявкаю так, что горло сводит судорогой. — Немедленно!
— Мы отказываемся…
Один крошечный укол — и кулганец заходится дрожью и ревет от боли. Трясется в своей силовой подвеске и тянется к поврежденному глазу, но я быстро пресекаю все попытки коснуться раны и покачиваю острие так, чтобы гриб не терял его из виду.
— Веди сейчас! Или я оставлю тебя слепым и глухим, а потом выпотрошу.
Кулганец что-то булькает и судорожно изгибается в моих руках, мягкое тело идет волнами, шкура под шляпкой вспучивается и стремительно наливается чернильной синевой.
Его тело обмякает всего за мгновение, а я тупо смотрю в одну точку и не могу понять, что происходит.
Он убил себя? Вот так просто?
Нет времени выяснять!
Выход из комнаты всего один, ведущий в длинный, плохо освещенный коридор, а дальше тупик и транспортные платформы. Выбираю ближайшую и набираю команду активации. Дома мы пользуемся… пользовались такими же механизмами, купленными отцом у кулганцев, так что я помню, что и куда нажимать даже без знания языка. Выбираю последний маршрут.
Пальцем в небо, но времени мало, а грибочки, судя по всему, скорее примут смерть, чем будут отвечать на вопросы.
Когда платформа поднимается вверх, я слышу окрик, но не оборачиваюсь. Даже если мир рухнет в пропасть, моя единственная цель — найти Ключ.
43. Шиповник
Флоренс увязывается за мной следом, и я, признаться честно, благодарна. Встреча с Бурей подкосила ноги и выбила из колеи, обрушила на плечи груз вины и ответственности.
Это все я.
Не уследила.
Север доверил мне сына, а я отвернулась. Занялась собой, хотела начать новую жизнь, а ведь ему, возможно, была нужна моя поддержка.
Внутренний голос со мной категорически не согласен. Он зудит где-то там, в дальнем уголке черепной коробки, и тихо хихикает:
«Но ведь он сам дал тебе вольную. Ты не могла даже близко подойти к особняку! Приказ стрелять на поражение, разве забыла? Он — избалованный мальчишка, которого ты постоянно вытаскивала из неприятностей. Не обманывайся. Каждый на том месте, которое выбрал сам. И Буря выбрал предательство! Себя, своего долга как человека, своего отца, своих людей».
— Его могли заставить. Шантаж или обман. Или угрозы.
«Ты сама в это не веришь».
Флоренс шагает быстро и бесшумно, как кошка. Замирает только у платформ, отмечает, что одной нет, но не останавливается, а ищет взглядом панель управления и что-то быстро на ней набирает. Неужели запомнила действия кулганца?
Мысли в голове тяжелые и горячие — они сталкиваются друг с другом, звенят, шуршат и кричат наперебой, пытаясь привлечь мое внимание.
Стоило бы подождать Геранта и остальных, но понимаю, что Буря — мое личное дело и ответственность.
И я должна принять последствия, как сделал бы Север на моем месте.
— Пойдем, Ши!
Ишь ты, какая грозная! Совсем не тот нежный цветочек, что теряется от каждого взгляда магистра и трусливо прячет голову в плечи. Щеки порозовели, в глазах огонь, а в каждом движении — беспокойный порыв. Она вскакивает на платформу стремительно, сжимает поручни с такой силой, что белеют костяшки — и мы рвемся в темноту, вдоль бесконечных книжных полок.
Сердце колотится о ребра, хочет вырваться из костяной клетки, и мне приходится вдохнуть поглубже, чтобы успокоить расшатанные нервы. В голове полнейший кавардак, и единственная точка опоры — револьвер на поясе и клинок в руке.
Что, если мы опоздаем?
Нет, нельзя об этом думать сейчас! Страх убивает, он — отец всех сомнений и слабостей. Моя рука должна быть твердой, когда я столкнусь с врагом лицом к лицу.
— Ты хорошо его знаешь? — вдруг спрашивает Флоренс.
— Я была капитаном личной охраны его отца.
— Почти что семейные разборки, — девчонка невесело усмехается, а в глубине ее зрачков клубится плотный мрак и сотня вопросов.
— Можно и так сказать, — смотрю на нее сверху вниз, — если прижмешь его, то не убивай. Это мое дело.
— Как скажешь, — Флоренс пожимает плечами и прищуривается, что-то рассматривая впереди. — Но если он начнет палить, то я пристрелю его без размышлений.
У нее даже голос меняется. Становится чуть ниже и глубже, чем тогда в кабинете: из него пропадают девчачья ломкость и высота, а на поверхности показываются уверенность и колючий холод.
Я — чужак. Флоренс не доверяет мне, а после слов о «семейных разборках» может даже подозревать в сговоре.