— Откуда пришли? — спросил Пакидьянц. Моряки с удивлением посмотрели на нас.
— Газеты надо читать, — сказал один из них. — Весь Ленинград знает, а он не знает. Из
Аргентины.
— А что за судно?
— Эх вы, ленинградцы. Стыдно за вас.
— Учебное судно «Товарищ», — сказал второй, и они ушли.
Мы купили «Красную газету». Там было напечатано, что учебный парусник «Товарищ»
возвратился из дальнего плавания, прошел 20 000 миль, побывал в Буэнос-Айресе и Розарио, на
паруснике прошли практику 150 учеников из всех морских техникумов Советского Союза.
Помещена и фотография «Товарища» под полными парусами. Но важнее для нас были
последние строчки заметки: «После небольшой стоянки, приемки снабжения и новой группы
учеников барк снова покинет Ленинград и уйдет в учебное плавание с заходом в германский
порт Киль, где судну запланирован ремонт».
— Пойти бы в такой рейс, и больше ничего в жизни не надо, — сказал я, когда мы выучили
заметку наизусть. — Да разве попадешь?
— Не попадешь, — согласился со мною Пакидьянц, и мы грустные побрели к дому.
С этого дня мы потеряли покой. Каждый свободный вечер ходили на Масляный Буян смотреть
«Товарищ». Видели, как команда разбегается по реям, распускает паруса для просушки, как
собирает их в тугие валики и быстро спускается по вантам. Дух захватывало, когда мы
наблюдали за маленькими черными фигурками, смело передвигающимися по самому верхнему
рею. Бом-брам-рею! Какой музыкой звучало для нас это название! Бом-брам-рей! В нем
слышался и рев бушующего океана, и треск лопающихся парусов, и резкие команды капитана, и
щелканье кастаньет в далеком Буэнос-Айресе. На судно мы не поднимались.
У трапа всегда дежурил вахтенный. Мы стояли и с берега следили за жизнью на паруснике. Он
завладел нашими сердцами. И хотя мы прекрасно понимали, что ни о каком плавании на
«Товарище» мечтать не смеем, все же расстаться с ним так просто не могли…
И вдруг… Как-то поздно вечером раздался стук в окно. Я жил в первом этаже, и мы
пользовались окном как дверью, считая, что в комнату входить так ближе и удобнее. На улице
стоял Пакидьянц. Он был без кепки, какой-то взъерошенный, возбужденный. Я открыл окно, и
он как барс впрыгнул в комнату.
— Ухожу в плавание на «Товарище»! Буфетчиком! Понимаешь? Ура! — заорал он, бросаясь на
меня.
Юрка повалил меня на матрас, служивший тахтой, катал, давил, в общем проявлял восторг
дикаря. Наконец, когда мне удалось освободиться, я спросил:
— Как же ты сумел? Врешь ты все. Не может быть. Давай рассказывай.
— Истинная правда! Вот те крест! — и Пакидьянц для убедительности перекрестился. — А как
получилось? Невероятно. Понимаешь, я рассказал матери о «Товарище», ну, и упомянул
фамилию капитана. Она и говорит: «Дмитрий Афанасьевич — мой хороший знакомый». Ну, тут
уж я к ней прилип: попроси, чтобы взял меня на «Товарищ». Она туда-сюда, вуз, ученье, но я ее
довел до того, что мы оделись и пошли к Лухманову. У-у, какой это человек, ты бы знал! Он
выслушал маму, засмеялся и сказал мне: «Что ж с тобой делать? Матросом ты не годишься, да и
мест нет. Но я всегда стараюсь помочь тем, кто хочет плавать. Пойдешь буфетчиком?» — «Кем
угодно пойду». — «Только помни, — говорит он, — буфетчиком работать нелегко и не очень
интересно. Надо убирать каюты, кают-компанию, подавать на стол администрации, мыть посуду
и тому подобное. Работы много… Ладно, сейчас напишу записку Эрнесту Ивановичу
Фрейману». Оказывается, Лухманов уже не капитан «Товарища». Он начальник техникума.
Завтра иду на судно. Вот такие дела.
Я сидел подавленный грандиозностью новости. Пакидьянц уходит в плавание на «Товарище», а
я остаюсь в Ленинграде. Я так ему завидовал, что потерял дар речи.
— Что ты молчишь? — опять заорал Пакидьянц. — Ухожу в плавание, в Южную Америку!
Понимаешь ты это? Тра-ля-ля! — Он не мог сдержать своего восторга.
— Буфетчиком не то, — протянул я, желая хоть чем-нибудь омрачить его радость. — Не морская
специальность. Подай, принеси, помой… Вроде холуем будешь…
Но мои слова на него никак не подействовали.
— Черт с ним! Хоть кем угодно. Но ведь на «Товарище» пойду в плавание. А там, может быть, и
в матросы переведут. Заболеет кто-нибудь или уйдет. Буду присматриваться, снасти изучать.
Неважно, что буфетчиком. Здорово, верно?
— Вообще-то здорово, конечно, — невесело согласился я. — А ты не можешь попросить