— Меня и то не слыхал! — сурово сказал Потапов. — Подползи к тебе, стукни по голове — и готов!
Голос Потапова стал громким. Клим окончательно очнулся от оцепенения.
— В валенках вы, — не слышал я.
И опять подумал: «Ну, кто, кроме нас, может здесь быть? Кто сюда заберется?..»
— Иди ужинать, — сказал сержант. — Османов жаркое приготовил.
— Барана убили? — с радостным изумлением спросил Клим.
— Иди, иди, а то ничего не останется…
Услыхав внезапную новость об ужине, Клим так явственно представил поджаренный на шомполе кусок баранины, что, войдя в ущелье, попытался было даже побежать. Но тотчас зашумело в висках, затошнило, закружилась голова. С трудом поправив съехавшую с плеча винтовку, Клим медленно продолжал путь. Скорее бы пройти эти триста метров, отделявшие его от теплого чума, мягкой хвойной лежанки и словно с неба свалившегося ужина!
Он машинально переставлял ноги, по привычке обходя знакомые камни и впадины. То и дело приходилось останавливаться, чтобы собраться с силами.
Никогда еще он так не уставал, как сегодня, никогда не чувствовал такой вялости во всем теле, никогда так не дрожали колени.
Четвертый месяц Клим Кузнецов, Закир Османов и Федор Потапов находились в наряде у Большой зарубки, отрезанные от заставы и от всего мира.
Когда на пятнадцатые сутки не пришла обещанная начальником смена, Потапов сразу догадался, что, наверное, лавина разрушила мост у водопада Изумрудного. За три года, проведенные на заставе, сержант не видел еще ни разу такой ранней метели, а тут за первой метелью нагрянула вторая, и снегу насыпало столько, сколько не выпадало за всю прошлую зиму.
Не подозревавшие беды Клим Кузнецов и Закир Османов верили, что смена прибудет со дня на день, а Потапов понял, что они надолго застряли на «Пятачке», и распределил остатки продуктов еще на двадцать дней.
Но смена не пришла и через месяц и через два. Пробравшись по леднику к водопаду, Потапов убедился в своих предположениях и сказал товарищам, что им придется ожидать у Большой зарубки весны.
Он надеялся, правда, что, может быть, Ерохин вызволит их и раньше, но намеренно сказал о весне, чтобы Кузнецов и Османов приготовились к самому худшему.
К Большой зарубке несколько раз прилетал самолет, пограничники отчетливо слышали гул пропеллера, однако плотные облака, постоянно клубящиеся над хребтом, скрывали от летчика крохотный лагерь у площадки «Здравствуй и прощай».
В начале второго месяца оступилась, упала в пропасть и насмерть разбилась лошадь. Сержант пожалел, что не убил ее раньше сам, — конины хватило бы надолго.
Угроза голода вынудила Потапова изменить утвержденный начальником заставы распорядок: каждый день кто-нибудь из троих товарищей ходил на сплетенных из кедровых веток снегоступах через ледник искать дичь, но в эту пору сюда не забредали ни архары, ни горные козлы. Клим подстрелил как-то горностая, во второй раз ему посчастливилось подбить горную куропатку, а Османов убил однажды пробиравшегося по дну ущелья марала.
Оленьего мяса хватило на целый месяц. В пищу пошла даже кожа: Потапов варил из нее похлебку. И все таки, как ни экономил сержант, оленина кончилась, и тогда пришлось есть такую пищу, о которой Клим раньше и не слыхал. Нарубив кедровых веток, Потапов аккуратно срезал ножом верхний слой коры, осторожно соскоблил внутренний слой и выварил его в нескольких водах.
— Чтобы смолой не пахло, — сказал он недоумевающему Климу.
— Неужели дерево будем есть?
— Не дерево, а лепешки! — хитро подмигнул сержант.
Удостоверившись, что кора хорошо выварилась, он извлек ее из воды и велел просушить на огне.
— Гляди, чтобы не подгорела, станет хрупкой — снимай. Придет Закир, растолчите между камнями. Вернусь — пирогом вас угощу (на ночь Потапов всегда уходил к «Пятачку-ветродую» сам).
До зари Клим и Османов толкли в порошок хрупкую, съежившуюся от жара кору.
— Ящериц ел, траву ел, дерево никогда не ел, — пробормотал Закир.
Наутро Федор замешал на воде светлокоричневую кедровую муку, раскатал тесто, приготовил тонкие лепешки и, поджарив, предложил Климу:
— Не так вкусно, зато питательно.
— Что и говорить! — ответил Клим, морщась от горечи во рту.
И не только лепешки из кедровой коры пришлось есть друзьям за эти месяцы. Потапов («Все-то он умеет!» — удивился Клим) научил товарищей есть семена из прожаренных над костром кедровых шишек («Жаль, что у кедров-стланцев нет орехов!») и даже студень, сваренный из оленьего моха.
На засыпанной снегом площадке «Здравствуй и прощай» возвышался конический холмик. То был небольшой чум.
Откинув полог, прикрывавший вход в чум, Клим согнулся и на четвереньках пробрался внутрь. Тепло и запах жареного мяса ударили в лицо. Положив винтовку, стащив меховые рукавицы и шапку, Клим спросил:
— Барана убили?
Закир сидел у земляного валика, окружавшего очаг, и, обхватив колени, тихонько раскачивался.
— Кушай, пожалуйста! — сказал он, взял отпотевшую винтовку товарища и стал обтирать ее тряпочкой.
— Эх, соли нет! — вздохнул Клим, поспешно извлекая из котелка большую кость с куском мяса. — Ну и баран, целый бык!
— Кушай, пожалуйста! — повторил Закир.
— Вы… Вы… — вдруг догадавшись, Клим бросил кость. — Это конина?
— Совсем ребенок стал, — спокойно сказал Закир. — Ай, какой ребенок! Зачем кричишь? — Он достал из вещевого мешка спичечную коробочку, открыл ее: — Бери, пожалуйста! — и высыпал на ладонь притихшего Клима щепотку соли.
— У тебя осталась соль?
— Зачем торопиться? Много соли кушаешь, кровь жидкая станет, совсем как вода.
Пересилив отвращение, Клим съел кусок жесткой конины и лег на лежанку.
Невеселые мысли наполняли его голову, но вскоре усталость взяла свое, и он уснул.
Среди ночи Османов ушел сменить Потапова.
Федор разбудил Клима, как всегда, в пять часов утра. Они вылезли из чума в одних гимнастерках, умылись снегом, потом проделали несколько гимнастических упражнений.
Позавтракали остатками вчерашнего ужина.
— Товарищ сержант, а что, если мы все трое к заставе пойдем? Может быть, выберемся! — сказал Клим.
Потапов нахмурился:
— Прибудет смена, тогда уйдем.
— Не пройти им.
— Как это не пройти? Пройдут! Да ты знаешь, о нас не только лейтенант Ерохин тревожится, — о нас и в отряде и в округе беспокоятся.
В один из вечеров, когда Потапов ушел в заслон, Клим и Закир сидели в чуме у очага. Клим тихонько запел:
Закир вскочил:
— Перестань, говорю!
— Почему это?
— Перестань, говорю! — раздраженно повторил Османов. — Зачем сердцем плачешь? Совсем плохо!
— Круглые сутки буду петь! — вскипел Клим и тотчас подумал: «Закир прав, и без того тяжело на душе».
— Ну, ладно, остынь, — улыбнулся он.
Закир покачал головой.
— Ай-ай, ты барс, настоящий барс. Я думал, с Волги тихий человек приехал. Зачем кричишь? Не хорошо!
Закир замолчал. Клим с любопытством посмотрел на товарища: «О чем он сейчас думает? О доме, о родных?»
Османов был неразговорчив, в его скупых суждениях Клима всегда удивляла какая-то, как ему казалось, холодная рассудительность. Клим мечтал стать художником и много раз уже рассказывал друзьям об этой мечте, а кем хочет быть Закир?
— О чем ты, Закир, сейчас думаешь?
Османов помешал палкой в очаге.
— У меня большая дума. Совсем большая! — глаза его заблестели. — Я хочу сделать такую машину, замечательную машину: идет нарушитель, подошел к границе, а наш товарищ начальник лейтенант Ерохин все видит. Сидит на заставе и все видит. Сразу решает, куда Закира послать, куда тебя послать. Телевизор такой хочу придумать.