Месяцев за девять до описываемого рейса я прилетел в Петропавловск на Камчатке и зашел в портовый клуб, чтобы повидать капитана парохода «Амур» Павла Павлыча Зубова, с которым судьба столкнула меня еще на Командорах.
Павлыч сражался в шахматы с остроносым, худощавым морским офицером. Увидав меня, Зубов шумно вскочил, мы обнялись и тут же порешили пойти домой.
— Так не годится, — напомнил о себе партнер Зубова. — Извольте, капитан, закончить партию!
Это был Гусев. Я с удивлением поглядел на него и предложил ему составить с нами компанию.
— Ничего не выйдет! — сказал Зубов и с шутливой безнадежностью махнул рукой. — Обожди, мне придется доигрывать.
Позже, уже дома, я спросил у Павлыча:
— Неужели он не мог для такого случая прекратить игру и пойти с нами?
— Такой уж у него характер, — пояснил Зубов: — пока дела не кончит, его лучше не трогать — рассердится.
— Какое же это дело — шахматы! — усмехнулся я.
— Он во всем такой. Камчатский характер, одним словом.
— Представляю, каково его жене! — посочувствовал я.
— А он бобыль, — ответил Павлыч. — Говорят, был когда-то неудачно влюблен и до сих пор живет один-одинешенек.
Впоследствии я довольно часто встречался с Гусевым и даже плавал с ним на его «Отважном», но долгое время не мог «раскусить» этого человека. Лет тридцати пяти отроду, он казался значительно старше своего возраста и, как многие моряки, был скуп на слова.
— Сухарь он просоленный! — сказал я как-то о Гусеве командиру морбазы.
— Вы зря так говорите, — последовал ответ, — Гусев моряк преотличный, вы сами в этом убедились.
Разговор этот происходил вскоре после возвращения «Отважного» из рейса на далекую зимовку, куда в конце ноября редко заходят даже большие корабли. Гусев доставил туда ценнейший груз — избирательные бюллетени и литературу к выборам в Верховный Совет СССР.
Встречать «Отважного» высыпал чуть ли не весь город, и когда в порт следом за ледоколом вошел обледенелый, побитый штормами катер, оркестр заиграл туш и толпа разразилась громким «ура».
После торжественной встречи Гусев сразу отправился домой.
— Теперь буду спать двое суток.
Но на следующее утро, еще затемно, он на другом судне отправился в дозорное крейсерство, вызвавшись заменить заболевшего командира сторожевика «Кит».
Мне хотелось поближе познакомиться с Евгением Владимировичем, но он явно избегал встреч.
Впервые я попал к нему в гости без приглашения. Как-то мне срочно понадобились для справки «Труды вулканологической экспедиции Академии наук». К удивлению моему, библиотекарша ответила, что книгу взял Гусев, — ну, я и направился к нему.
Жилье Гусева поразило меня обилием книг: два книжных шкафа, заваленный книгами стол, на полу — тоже стопки книг. На стене висели карта Тихого океана и репродукция с левитановского пейзажа «Март».
Евгений Владимирович был явно недоволен моим появлением, однако, узнав о цели моего прихода, он оживился и завел разговор сначала о географии Камчатки, а потом о книгах. Выяснилось, что он перечитал почти всю клубную библиотеку и чуть ли не все свои деньги тратит на покупку литературных новинок и выписку журналов.
— Да вы, оказывается, библиофил! — улыбнулся я.
— Они помогают мне жить, — ответил Гусев, любовно перебирая книги. — Человек без книг — все равно, что парус без ветра.
С того вечера я частенько стал захаживать к Евгению Владимировичу. Мы беседовали о международном положении, спорили о прочитанном; иной раз беседа затягивалась до глубокой ночи.
Однажды, когда я восхищался мастерством, с которым Толстой изобразил любовь Анны Карениной к Вронскому, Гусев вдруг встал и, поглядев на часы, заявил, что ему пора итти в штаб, хотя мне точно было известно, что ему в штабе сейчас делать нечего.
И тут-то я понял, как мне кажется, причину его внешней сухости и замкнутости: именно такими бывают люди, пережившие какое-то большое личное горе…
— Неужели, Евгений Владимирович, у вас не было никогда настоящего друга? — спросил я во время одной из бесед.
— Почему не было? — сухо, словно насторожившись, ответил Гусев. — У меня есть хорошие друзья на посту номер шесть.
И опять вдруг ему понадобилось куда-то срочно итти.
Естественно, после этого я не заводил больше с Гусевым разговора на эту тему.
В мае мы проходили на «Отважном» мимо погранпоста № 6, и я подумал, что Гусев не преминет заглянуть к своим друзьям. Но он только пристально поглядел в сторону скалистого берега и в ответ на мой вопрос сказал, что не имеет права тратить в личных интересах служебное время.
И вот шторм заставил нас свернуть с курса именно к посту № 6.
Уже совсем затемно «Отважный» проскочил между грозными бурунами, которые гремели над рифами, с двух сторон охранявшими вход в лагуну.
Катер легко скользил по спокойной воде лагуны, защищенной от ветра, и можно было не держаться за поручни. Я стоял рядом с Гусевым на ходовом мостике и всматривался в смутные очертания береговых скал.
— Что-то неладное, — произнес Евгений Владимирович, — почему-то Козлов нас не запрашивает.
В голосе его сквозила тревога, и я понимал и разделял ее. Обычно пограничники береговых постов, если им не видно, кому принадлежит приближающееся судно, осведомляются о его национальной принадлежности с помощью световых сигналов. В ту пору на Дальнем Востоке это было особенно необходимо, потому что японцы то и дело нарушали советскую границу. Незадолго до нашего рейса они высадились ночью в этом самом месте и напали на погранпост.
Гусев скомандовал в машину: «Стоп!» «Отважный» замедлил ход.
— Кто идет? — раздался из темноты звонкий, усиленный рупором голос.
Я даже вздрогнул от неожиданности.
— Здравствуйте, Нина Васильевна! — обрадованно отозвался Евгений Владимирович. — Это я, Гусев. Разрешите ошвартоваться?
— Швартуйтесь! — ответил голос.
Через минуту мы уже спускались по трапу на бревенчатый причал, и я разглядел в темноте женщину с винтовкой в одной руке и с рупором — в другой.
Она поздоровалась с Гусевым, передала ему рупор и, пожимая мою руку, отрекомендовалась:
— Козлова.
Я назвал себя и огляделся вокруг. Но, кроме этой маленькой женщины, на берегу не было ни души.
Вверху на скале виднелся силуэт небольшого домика. Море гудело на прибрежных рифах, порывистый ветер норовил столкнуть нас с узкой, вырубленной в скале лесенки. На пирсе Гусев оставил часового.
Я хотел было спросить у женщины, где же пограничники, но она опередила меня:
— У нас снова происшествие. Козлов объявил тревогу, и все ускакали к Скороспелкину: на него опять напали.
— Японцы? — спросил Гусев.
— Да, — односложно ответила женщина.
Я подивился тому, что она так спокойно говорит о высадке японцев и о боевой тревоге.
А Нина Васильевна, словно угадав мое недоумение, сказала:
— Через час Козлов будет дома. Японцев уже отбили. Теперь вот товарищу Гусеву придется итти к Скороспелкину. Вы очень кстати прибыли: Скороспелкин задержал «хищницу», а самураи, видите ли, захотели ее выручить.
Нина Васильевна нервно рассмеялась; и я подумал, что она вовсе не так уж спокойна, как хочет это показать.
Мы подошли к зданию поста; хозяйка отворила дверь, пропустила нас в темный коридор и, войдя следом за нами, зажгла керосиновую лампу.
Сняв плащи, мы прошли в небольшую комнатку; и Нина Васильевна, улыбнувшись и сказав: «Располагайтесь», оставила нас одних.
Комнатка, повторяю, была небольшая, но ее убранство заставляло забыть о диком, пустынном дальневосточном уголке страны и словно бы перенесло нас в обжитую обстановку большого, благоустроенного города.