Доктор Трофимов нашел его вечером в механической мастерской. Мартьянов встретил гостя хмуро и отвел озабоченный взгляд.
— Что случилось?
— Я зашел к вам просто так… Вы уже читали?.. Черт знает что… Это уже не просто забастовка… Только этого нам не хватало!
Мартьянов молча кивал.
Трофимов, отпустив узду ядовитой горечи, воскликнул:
— Ну как, господа либералы?!
Мартьянов тяжелой рукой погладил какой-то рычаг. Рычаг, отшлифованный чьей-то грубой ладонью, блестел безмолвно и отчужденно. В груди Мартьянова захрипело.
— Волки! — сказал он и сплюнул.
— И как тут работать? — порывисто спросил Трофимов.
Мартьянов опять отвел глаза и, вздохнув, медленно, с нажимом, произнес:
— В волков надо стрелять… Да вовремя!
И, отхаркавшись, сплюнул.
Вместе с Трофимовым он молча вернулся в дом, небрежно захватив газеты, только что доставленные почтой. Но к разговору о газетах они больше не возвращались.
Трофимов ушел, Мартьянов принялся ходить по дому, предаваясь поочередно то делу, то безделью. Медленно, как туча перед бурей, набухала в нем запоздалая злость на Трофимова.
— При чем тут либералы? Скажет тоже. Это все — помещики! Бюрократы! Дубиневичи… Ха-ха!.. Говорят, нет хлеба! Это у них! А у меня, у либерала… есть!
Возмущенно ходил он по ковру из угла в угол. Ковер глушил его шаги, и с мягко заглушаемыми шагами глох и его гнев. Зато тем ощутимее нарастала горькая боль и тяжесть в сердце.
— Ох, некогда Мартьянову заниматься политикой. Да, Мартьянов — человек прогресса! Либерал? Да! Более того… он поклонник Европы! Поклонник Франции и союзников! А так и надо. Он за европейский прогресс, за конституцию, за демократию! А не за каких-нибудь… Дубиневичей и бюрократов, присосавшихся там, где не надобно… Либерал… Но… разумеется… это не значит, что сейчас он против царя!
В негодующее сердце Мартьянова внезапно вошла тоска. Он невольно поднял глаза к иконе.
— Дан бог силу царской руке… чтоб настал… наконец покой.
Глядя в темноту за окном, он бормотал:
— Россия — это вам не Франция! Там люди уже научились пользоваться свободой, порядком и дисциплиной… Русским волкам… нельзя давать свободу!
Лейтенант Томан, занимавший маленькую комнатку за грузовыми весами земского склада, был взволнован и нервозен, вступая в этот беспокойный день.
Агроном Зуевский явился на службу поздно и ненадолго. Томан еще не видел его таким подвижным, молодым и сияющим. Охваченный возбуждением, заражающим всех вокруг, он на ходу крикнул Томану:
— Поздравьте нас! Правительство свергнуто… Власть перешла к Думе [199]. Наконец-то у народа будет ответственное правительство!
Томан, не удовлетворившись этим, догнал Зуевского в вестибюле, но тот очень спешил.
— Великие дела увидите! — помахал он Томану рукой. — Вот теперь-то можно надеяться и на победу!
— А что, собственно, произошло? — следуя за Зуевским к выходу, налегал Томан, охваченный каким-то опьянением и одновременно страшась чего-то.
— Что произошло? — кричал Зуевский уже от дверей. — Что было — известно, а что делается сейчас вот, в эту минуту, — и представить не могу! Время летит с бешеной скоростью, мы уже далеко, и с каждой минутой все дальше от черных дней угнетения. Вот и все, что я знаю!
Швейцар, поспешно, с широким подобострастным поклоном открывший стеклянную дверь перед Зуевским, таинственным шепотком ответил потом Томану на все его вопросы:
— В Петрограде бои. Мертвых и раненых не счесть… Войска отказались стрелять в народ, встали на его сторону! Петроград горит… Весь… Был телефонный звонок… Говорят, что — ой, ой, ой…
Томан и накануне-то не мог работать от волнения. Сегодня он и вовсе бесцельно слонялся по коридорам. Служащие управы тоже стояли кучками в коридорах и кабинетах. Разговоры их были как молчание, а молчание — красноречивее слов. Многие раньше времени отправились домой.
Томан, уходя из управы, подошел к швейцару, и тот строго конфиденциально шепнул ему на ухо последние новости:
— Царю пришлось покинуть главную ставку. А Петроград его принимать не желает…
И вздохнул:
— Ох-ох-хо!
У Томана остановилось сердце. Швейцар заглянул ему в глаза и пожал плечами. Потом добавил тихо, таинственно и с раздумьем:
— Теперь, видать, конец войне. Как в пятом году будет!
Томан машинально пошел к Мартьянову. Жена Мартьянова, сказали ему, с утра не выходила из спальни. Сам Мартьянов был на дворе; он посмотрел на Томана отсутствующим взглядом и, отвернувшись, спросил с безразличным участием:
199
27–28 февраля 1917 года царское самодержавие было свергнуто восставшим народом. Депутаты распущенной 26 февраля указом царя Государственной думы, собравшись на «неофициальное» совещание, избрали «для водворения порядка в Петрограде» Временный комитет Государственной думы во главе с М. В. Родзянко. Одновременно возник Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Временный комитет Думы, заявивший о принятии на себя функций государственной власти, фактически не располагал реальными силами. Они были в руках Петроградского Совета. Однако эсеро-меньшевистское большинство руководства Петроградского Совета признало власть Временного комитета Думы и предоставило ему право назначить Временное правительство.