— Русакам надо все излагать значительно!
92
На утро следующего дня по приказу лагерного начальства были созваны все пленные сербы, хорваты и словенцы, а на два часа пополудни — все пленные чешские офицеры. Второй приказ поднял на ноги весь лагерь.
— Мы ведь вступаем в чешскую армию! — напомнил Фишер, невольно объединяя себя с кадетами.
Кадет Горак вышел на середину комнаты и воинственно заявил:
— Господа, надо сейчас же решить раз и навсегда: вступаем сразу, все и солидарно! Хотя бы и в русскую армию!
— Пора бы начать действовать этим щелкоперам в Киеве, вот что главное! — кричали другие.
Сейчас все они возмущались бездарным чешским руководством в Киеве, их нетерпение и негодование были вполне искренними и взрывались с особенной силой.
— Братья! — воскликнул Фишер, подняв над головой короткую мускулистую руку. — Солидарно! Всей организацией! Милюков — нам порука!
Слезака всегда беспокоила восторженность Фишера. Слезак отворачивался или уходил с глухой ненавистью и страхом.
На широкой дороге перед бараками, как и обычно царили веселье и беспечность. Капитан Гасек прогуливался, окруженный почтительной группкой ближайших друзей, разговаривая с ними с грубоватым дружелюбием.
Слезак, убежав на улицу от возбуждения своих товарищей, решился подойти только к кадету Ржержпхе. И все-таки слова его, желавшие быть цветисто-спокойными, увядали еще на корню. Он поздоровался с Ржержихой.
— Наздар, маэстро, что поделываешь?
— У маэстро всегда работы по горло, — небрежно пошутил Ржержиха. — Когда грозит переезд или конец войны — каждый торопится обзавестись боевым портретом.
Слезак изо всех сил старался, чтобы искренность его негодования заметили встречные.
— А в нашем сумасшедшем доме нельзя ни на минуту сосредоточиться на дельном занятии! — проговорил он.
Ржержиха в ответ понимающе засмеялся. Этот смех облегчил Слезаку переход к вопросу, сегодня особенно мучившему его. Он сказал:
— От вас тоже пойдут… на сбор сегодня в два часа?
— Придется, раз уж мы чехи! — Ржержиха засмеялся уже вовсе бессердечно, прямо в лицо Слезаку. — Хоть поглядим на вас. Послушаем…
Слезак несколько минут шагал молча, а потом деланно холодным тоном спросил:
— Много нового написал?
— Хватает.
— Зайду посмотреть, если не возражаешь.
— Ладно, но — allerhöchster Erlass: [209] после обеда мертвая тишина!
— Знаю. — И со сжавшимся сердцем он добавил: — А тогда вместе пойдем, если уж так надо…
Комнаты в «штабном» бараке были маленькие, уютные, на двух — четырех человек. У Слезака сильно заколотилось сердце, когда он после долгого перерыва снова перешагнул тихий порог этого барака и в темном деревянном коридоре стал искать комнату Ржержихи.
Войдя, он прежде всего увидел лейтенанта Гринчука. Тот сидел перед мольбертом так, что свет падал на него сбоку. На дощатой перегородке позади него дремал тоненький солнечный луч.
В другое время Слезак наверняка постарался бы уклониться от встречи с Грннчуком, сегодня же он решился поздороваться с ним. Но подал Слезаку руку один только лейтенант Крипнер, живший вместе с Ржержихой и сейчас откуда-то вынырнувший, Ржержиха, скрытый мольбертом, приветствовал гостя, не прерывая работы, а Гринчук встал, смерил Слезака холодным взглядом и сказал Ржержихе:
— На сегодня хватит.
И молча, ни на кого не взглянув, вышел.
— Дурак! — крикнул ему вслед крайне удивленный Ржержиха и бросил кисть.
Через перегородки, отделявшие комнатки, был слышен каждый звук, и к ним отлично доносились обидные замечания Гринчука. Тогда Ржержиха постарался заглушить эти слова и негодующие голоса за стенкой грубоватой шуткой:
— Попаду вот из-за тебя в черный список!
У Слезака горячий туман стоял в глазах. Ничего не ответив, он направился к дверям. Удержать его было невозможно. Бесполезными оказались даже самые искренние попытки Крипнера.
Ржержиха наконец отпустил его, сказав ему с беспощадной откровенностью:
— Ну, и иди! Все равно разговор испорчен. Я тебя предостерегал от этих сумасшедших. Говорил, что с этого пути возврата нет.
Пустая улица расступилась перед Слезаком, и сердце его неудержимо падало прямо под спотыкающиеся ноги.
Кадеты ждали его, уже готовые уходить. На столе лежал текст нового общего заявления. Оставалось только, чтоб и он подписал. Но Слезак, повалившись навзничь на постель, в отчаянье выкрикнул:
— Да оставьте вы меня хоть сегодня-то в покое!