Мы подошли к пункту, где история и современность соседствуют ближе всего, где в оценке прошлого размежевание происходит вновь и вновь – в каждом переломном моменте последующего революционного и общественного развития, и уже не одной России. У разнородных (по происхождению и намерениям) версий исключительности ленинизма, противопоставляемого классическому марксизму XIX в., есть общая черта: представление о том, что новое и собственно ленинское заключено по преимуществу, если не исключительно, в сфере осуществления, в сфере практического действия; здесь Ленин и более всего «народник», берущийся за решение задач, которые нормальными – даже с точки зрения социал-демократа – средствами решить нельзя. Обвинения в бланкизме, которые как в разбираемой нами дискуссии, так и до и после нее не сходили с уст меньшевиков и их преемников, выдвигаются именно в данном расширительном смысле.
То, что в этом противопоставлении скрыта двойная неправда – и по отношению к Марксу и Энгельсу, и по отношению к Ленину, – давно уже сказано и доказано. Но подчас чрезмерность подчеркивания органической связи двух эпох истории марксизма переходит в отождествление, которое грешит против фактов и, как всегда в таких случаях бывает, незаметно соединяется с противоположной точкой зрения. Ибо и у крайней правой и у крайней «левой» поразительное сходство в образе мышления. И там и здесь господствует буква, применяется один критерий: непосредственного совпадения действительности с теоретическими представлениями и прогнозами. Все, что совпадает, – истинно, все, что не совпадает, – от лукавого. Правда, признаются зигзаги, но потому они и зигзаги, что существует прямой, вымеренный путь. Конечно, скажем мы, было бы по меньшей мере странностью возводить каждое отклонение в добродетель. Приоритет «живой жизни» и практического действия может завести далеко, вплоть до амнистирования всякого зигзага и оправдания, в иезуитском духе, любого средства. Любопытно, однако, что как раз приверженцы буквы скорее всего встают на этот путь, исходя из своего представления о единстве бытия и сознания, должного и сущего. Не потому ли сторонникам представления о предуготованности одного, единственно возможного «маршрута» исторического движения свойственна опасная самоуверенность в отношении собственной роли наставников истории? И не в том ли, между прочим, состояла одна из наиболее глубоких причин грехопадения многих ортодоксов, начиная с русских меньшевиков, что, притязая учить революцию, они не видели необходимости в том, чтобы учиться у нее?
Без самоизменения, считал Маркс, нет подлинной революционной практики, и, напротив, возникает стремление делить общество на две части (воспитателей и воспитуемых), «из которых одна возвышается над обществом», – взгляд, простительный материалистам XVIII в., но не простительный представителям передового класса XIX и XX вв. Диалектика же материалистов и революционеров, видящих противоречие между мыслью и действием, между возможностью и ее реализацией, оказывается не только вернее, но и – в принципе – нравственнее. Если историческое творчество всегда включает в себя, в большей или меньшей степени, отклонение «от „нормы“» (иначе оно не было бы творчеством, иначе и работа теоретической мысли представляла бы собой, как иронически заметил Энгельс, решение уравнений первой степени), то не в том ли заключается одна из высших задач марксизма, чтобы с возможно меньшим запозданием выявить вероятность, объективную необходимость такого отклонения и тем облегчить нарождение и отбор новых норм и способов человеческого действия, которые содержат в себе, в виде потенции, более высокую ступень развития?! Не обоготворение революционного действия, но и не «аристократическое» третирование его. Не казенный оптимизм, прикрывающий детерминистской фразеологией старую пошлость – «все к лучшему в этом лучшем из миров», а оптимизм пролетарских революционеров, основанный на разуме, на высоком чувстве ответственности, учете и физических и моральных превратностей действия – неминуемой загрязненности его всем старым и невозможности освободиться от этой грязи иначе, как в ходе самого действия, выбивающего массу из привычного, косного состояния.