Вспомним слова Ленина: сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его. Если управление, понимаемое, разумеется, не административно, а как источник саморегуляции и самодвижения структуры, является ведущим звеном в процессе всякого структурообразования, то по отношению к человеческому обществу следует говорить об управляющей и направляющей, т.е. ведущей, роли сознания.
Не придем ли мы так к примату сознания? Никоим образом. Надо лишь отличать категорию определяющего, с одной стороны, и ведущего, с другой. Это уже не «объективные» и «субъективные» факторы, как их обычно рассматривают, а две качественно различные и неотделимые друг от друга функции единой предметной деятельности человека.
Только уяснив себе их генезис, структуру этих функций единого процесса, мы откроем широкий простор исследованию общественной жизни во всей ее органической сложности и найдем подлинный выход из тупика «теории факторов».
Я думаю, что тогда и та тоска по «живому человеку», по непосредственно ощутимой конкретности в интерпретации истории и в то же время ее многосторонности и взаимосвязанности, которая столь ярко прозвучала в выступлении М.Г. Панкратовой, найдет свое удовлетворение на почве нашего диалектико-материалистического мышления.
Обсуждение основных положений, выдвинутых Анатолием Сергеевичем, можно лучше всего провести, отвечая на выступление А.В. Гулыги. По сути дела, в этом выступлении «диалектичное» приятие доклада заключалось в следующем: то, что в докладе не ново, одобряется, а то, что в нем ново и оригинально, категорически отметается. Но тем самым А.В. Гулыга в негативной форме выделил самое интересное в докладе А.С. Арсеньева. Отметалось, во-первых, правда, с извинениями и расшаркиванием, но если говорить теоретически, то решительно отметалось представление о детерминации будущим. Во-вторых, отметалась детерминация тотальностью – как один из важнейших принципов исторического исследования. Наконец, отметалось утверждение о том, что история должна раскрывать самоизменение человека как личности, – человека как социума. В этой связи Арсений Владимирович даже ввел такое расчленение: история, дескать, по отдельности занимается и социальным, и человеческим, антропологией в глубоком смысле слова и социологией. История – и то, и другое…
Прежде чем осмыслить указанные моменты, остановлюсь на вопросах, казалось бы частных, но очень важных в плане методологическом: во-первых, на вопросе о рефлексии – об этом говорили В.А. Илюшин и другие участники дискуссии, и во-вторых, на вопросе об эволюции марксизма, о «сжатии его ядра», т.е. об основном тезисе выступления М.Я. Гефтера.
О рефлексии. Когда мы говорим, что историк должен не просто опираться на то, что ему сможет дать в качестве орудия логика, но обязан сам непрерывно рефлектировать, это означает не только необходимость вдуматься в природу понятия. Это означает и другое: часто не учитывается, что мышление по природе своей рефлективно (что воспроизводит рефлективный характер самой предметной деятельности в целом). Это значит, что историк, делая открытия, касающиеся новых сторон общественной жизни, одновременно – сознательно или несознательно – изменяет и развивает исходные понятия, развивает и изменяет свой метод. Более точная реконструкция явлений народничества, например, означает вместе с тем уточнение, развитие самого понятия народничества, изменение и развитие всей системы понятий.
Происходят непрерывные переходы теоретического и методологического аспектов мысли. Развитие метода трансформирует теорию. Развитие теории преобразует (развивает) метод, логическую структуру мысли. И с этой точки зрения историк, физик, биолог обязательно «сам себе логик», если он, конечно, хороший физик, историк, биолог. К работе любого ученого относится необходимость непрерывной критики. Это характерно, по мнению Анатолия Сергеевича, именно для органических систем. Скажем, в «Капитале» Маркса исходное положение – «богатство современных обществ… – это огромное скопление товаров». Это первые слова «Капитала». В дальнейшем это положение углубляется, развивается, изменяется. Оказывается, что не скопление товаров, но особый способ их производства есть действительное богатство буржуазного общества. Таким образом, критика собственной теории совпадает с критикой самой действительности.
Изменение понятий бывает разной степени, – от частных конкретизаций до коренных преобразований теоретических систем (такие превращения иногда называют – не совсем точно – «сменой понятий»). Весь же процесс рефлексии есть не что иное, как аналог практической, предметной деятельности, когда преобразование предмета совпадает с его познанием: со скачками в развитии мышления и т.п. Коренные превращения понятий связаны с изменением всего категориального строя. Но важно показать, что и развитие и сама критика понятий осуществляются не только в коренных, переломных пунктах, но протекают повседневно, ежеминутно, ежесекундно. В каждый момент развития мысли, движения теории человек непрерывно спорит с самим собой, непрерывно преобразует сам метод познания. Поэтому дело идет не только о коренном преобразовании понятия в момент решающих научных революций, но об его изменении на каждом шагу мышления.