Петр I, на двадцать пятом году своего возраста, был опасно болен горячкою. Когда уже почти никакой не оставалось надежды к его выздоровлению и весь двор погружен был в уныние, а в церквах денно и нощно отправлялось молебствие, доложено ему было, что судья уголовных дел пришел спросить, по древнему обычаю: не благоволит ли Его Величество даровать свободу девяти грабителям и разбойникам, осужденным на смерть, дабы они молили Бога о царском здравии? Как скоро Петр услышал это, велел подозвать судью к постели, на которой лежал, и приказал ему прочитать пред собою реестр осужденных к смерти и их преступления. По прочтении, Его Величество сказал судье прерывающимся голосом:
— Неужели ты думаешь, что я чрез прощение столь страшных злодеев и чрез пренебрежение правосудия сделаю доброе дело и преклоню Небо к сохранению моей жизни? И что Бог внемлет молитвам столь противных ему преступников? Тотчас поди и завтра же вели исполнить приговор над всеми девятью злодеями. Я больше надеюсь, что Бог за это правосудное дело подвигнется ко мне на милость, пощадит жизнь мою и дарует мне здравие.
Приговор на другой же день был исполнен, а Царь, со дня на день чувствуя облегчение, в короткое время совершенно выздоровел. (2)
В 1689 году Петр решил послать многих детей знатного своего дворянства в чужие земли для учения и объявил о том отцам их. Некоторые из них повиновались тому в молчании, не смея противоречить молодому и горячему Монарху, но многие осмелились отсоветовать ему такую посылку, говоря между прочим: «Где нашим ребятам познать заморские хитрости! Их разума на то не станет, и потому понапрасну только великий кошт издержан будет».
Такого рода мнения, достойные невежества тех, которые их подавали, взволновали Царя.
— По вашему мнению, — говорил он, — мы родимся одаренными от природы менее счастливо, чем другие народы. Бог, по вашему суждению, дал нам душу ни к чему не способную? Между тем как у нас такие же руки, глаза и телесные способности, как и у людей других народов, которым даны они для развитая ума: почему же мы только выродки человеческого рода и должны иметь ум неразвитый? Почему же мы только одни недостойны науки, облагораживающей всех прочих людей? Нет, такой же ум и у нас, мы так же будем успевать, как и другие, ежели только захотим. Всем людям природа одинаково дала начала и семена добродетелей, всем предназначено ими пользоваться, и как только кто возбудит в людях эти добродетели, то все хорошие качества души вполне пробуждаются. (2)
Между множеством разосланных Монархом в чужие края молодых россиян, из всякого звания людей, — для изучения разного рода наук, художеств, рукоделия и торговли, находился один из достаточных калужских помещиков по фамилии Спафариев. Отец дал ему слугу из калмыков, человека острого ума, ко всему способного и весьма верною и приверженного к их дому.
Калмык никогда почти не отлучался от своего господина и воспользовался преподаваемым ему учением, особенно о морской науке, к чему по преимуществу и назначен был ею господин. Спафариев же, напротив, или не имея способности и усердия, или по старинным предубеждениям, как дворянин достаточный, считая для себя такою рода науку низкою и излишнею, — ни в чем не успел, как ни напоминал ему о том калмык. По прошествии назначенных для учения лет, возвратился с прочими и Спафариев в Петербург и должен был выдержать экзамен в присутствии самою Монарха в Адмиралтейств-коллегии. Калмык пожелал быть при испытании, чтобы иметь возможность выводить из замешательства своею господина напоминанием ему, что должно отвечать на вопросы, а может быть и для того, чтобы иметь случай выставить и себя. Как бы то ни было, он с прочими проник в коллегию посредством своею проворства, то есть он забрал с собою все рисунки, черченные его господином при учении, которые и доставили ему вход.
Итак, прежде нежели дошла очередь до Спафариева, калмык для напоминания ему нужного употреблял те секунды, в которые Монарх, ходивши по палате, оборачивался к ним спиною; Государь однако же это приметил, спросил калмыка, зачем он здесь.
— Я, всемилостивейший Государь, принял смелость войти сюда с своим господином для поправления его, в случае замешательства, в ответах.
— Да разве ты что разумеешь?
— Я, Ваше Величество, будучи неотлучно при моем господине, старался воспользоваться преподаваемым ему наставлением.
Монарх, удивясь этому, стал сам расспрашивать калмыка по части морских познаний и, к великому удовольствию, нашел его весьма сведущим в них. После сего таким же образом Монарх начал испытывать его господина и нашел, что насколько слуга был знающ, настолько тот не сведущ. Какое же учинил решение правосудный Государь? Калмыку не только пожаловал вольность, но и чин мичмана во флоте, а господина его повелел записать матросом и отдать в команду ему, чтобы он постарался научить его тому, что сам знает.