И лишь на третьем этапе деятельности комиссии на самом съезде появляются первые серьезные последствия того решения, которое станет событием мирового и исторического значения.
Клемансо говорил, что в условиях парламентской демократии создание комиссии служит лишь для погребения обсуждаемого вопроса. Мы видим, что в коммунистической партии СССР происходит скорее обратное. Такая комиссия занимается эксгумацией какого-либо вопроса, но обычно лишь для замкнутого круга партийной элиты. Почти для всех членов политбюро «дело Сталина», на первоначальном этапе, сводится к обмену мнений, при закрытых дверях, между ними самим, с одной стороны, и этой комиссии, включавшей четыре или пять человек. Эксгумация же трупа Сталина, отнюдь, не обязывала их к публичному обсуждению всех этих вопросов, и уж менее всего перед 1 436 делегатами двадцатого съезда партии.
Благодаря Хрущеву, события приняли иной ход. Он рассказывает: «Хотя съезд проходил безо всяких потрясений и мое выступление было принято с воодушевлением, я не был удовлетворен. Я без конца думал о различных фактах, представленных комиссией Поспелова. В конце концов, я решился и во время перерыва одного заседания, очутившись в одной комнате вместе с членами политбюро, я задал им вопрос: „Товарищи, что мы будем делать с отчетными данными товарища Поспелова?“»{3}.
Сразу же разгорелся яростный спор, и его бурный характер в точности соответствовал той опасности, которой Хрущев подвергал своих коллег, стремясь сделать расследование о деятельности Сталина публичным достоянием. В этом яростном споре политические аргументы, выставляемые группой «стариков», были более логичны, чем аргументы первого секретаря, оказавшегося, однако, более ловким в политическом шантаже. Ворошилов, Каганович и Молотов выставляют три основных возражения. С их точки зрения, эти возражения исходили из здравого смысла и нисколько не рядились в идеологические одеяния:
1. «Что придется нам говорить о нашей собственной роли во время Сталина?» (Иначе говоря, они опасались, что возникнет вопрос о их личном участии в сталинском терроре.)
2. «Представляете ли, что за этим последует?» (По их мнению, политические последствия трудно было предвидеть, и уж во всяком случае, эти последствия были бы отрицательными.)
3. «Что вас заставляет действовать таким образом?» (В самом деле, советскому руководству не было никакой нужды направляться по этому пути.)
Чтобы заставить уступить тех, кого впоследствии будут называть «антипартийной группой», Хрущев напоминает им о принципах демократического централизма: он настаивает, что на съезде партии нужно обсудить дело Сталина. Он говорил также о моральном значении первых, недавно освободившихся зэков, вернувшихся из сталинских лагерей. Но, вне всякого сомнения, наиболее убедительным аргументом было следующее предупреждение, обращенное к противникам: «Я напоминаю вам, что каждый член политбюро имеет право обратиться к съезду и выразить свою собственную точку зрения, даже если она не соответствует генеральной линии, намеченной в основном докладе, представленном на съезде»{4}.
Булганин, Первухин, Сабуров и, по всей вероятности, Маленков поддерживают это решение — представить съезду обширный доклад о сталинской деятельности. Составление этого доклада было поручено Петру Поспелову, старому соратнику Сталина. В тридцатых годах он был членом личного сталинского секретариата и затем ответственным Агитпропа партии (1937-39), как раз во времена великих чисток. В 1949-52 гг., в разгар культа личности Поспелов — директор института Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина. Более того: он был одним из авторов «Краткой биографии Сталина», которую ему теперь необходимо было разоблачить в докладе самого Хрущева на закрытом заседании (текст этого доклада был составлен Поспеловым), как типичный пример «культа личности»! Хрущев даже хотел, чтобы Поспелов, как председатель комиссии и составитель Доклада, выступил бы на съезде с речью против Сталина. Но члены политбюро убедили Хрущева, что именно ему надлежит выступить с главной речью речью и быть, таким образом, рупором партии.