— Ну что ж, договорились. Воспользуемся этим способом на какое-то время, — кивнул серьезно Вернье.
Небольшая качающаяся дамба, два домишка, крыши которых были покрыты листовым железом, кусок джунглевых зарослей, выкорчеванных с тем, чтобы уступить место двум рядам гевей, являющихся границей плантации Кота Бхари там, где она касалась реки. В пяти минутах ходьбы от берега стояло на сваях бунгало, служившее жилищем белым администраторам.
Все три администратора, когда ему их представили, возбудили любопытство Вернье: Прэйл, Вилмердинг, Дорэн. Ничего не было от того образованного бонвивана в этих трех американцах грубоватой наружности; все трое были блондинами. Прэйл был человеком внешне любезным, ярким блондином с хитроватым выражением лица и вздернутым носом. Вилмердинг тоже был блондином, но волосы у него были как мочало, рукопожатие крепким. У Дорэна — живые, постоянно бегающие глаза, и волосы скорее с рыжинкой. Который же из них был черноволосым Джероумом Стиксом? Ни один из них, утверждал бы Вернье, если бы из надежного источника не знал, что убийца находится здесь. И один из троих — Стикс.
— Надеюсь, что ристэйфэл не вызовет у вас неприятного ощущения, сказал Вернье инспектор, когда они перешли обедать в комнату с закрытыми ставнями. — Это все, что повар готовит на обед.
— Это как раз то, что я ел на Яве, — ответил Вернье. — Мне нравится.
— Только не мне, — заметил Вилмердинг. — От ристэйфэла может заболеть желудок у целого стада буйволов.
Но какова бы ни была реакция буйволов на это национальное блюдо голландских поселенцев в Малайзии, Вилмердингу, совершенно очевидно, болей в желудке бояться не стоило. Он буквально навалил себе гору риса в тарелку и при этом начал украшать все это различной снедью, которую слуги поставили на стол: яйца с карри, жареные бананы, лук, пряные соусы, тертый кокосовый орех, крошечные красные жареные рыбки, острый красный перец и разное мясо с овощами и пряностями. Вернье посмотрел на Вилмердинга, как тот смешивал все, точно как в нидерландской части Индии. Вилмердинг поймал его взгляд, догадался, что Вернье счел его непоследовательным, и бросил: "А что? Что-то ведь надо есть!"
— Ристэйфэл неплохо бы сопроводить кружечкой пива, — сказал Вернье.
— У нас здесь никогда не было того, что можно назвать свежим пивом, проворчал Вилмердинг. — Льда нет, а теплое пиво пить невозможно.
За какой-то миг Вернье попытался изучить Вилмердинга. Он с той же энергией, что и его товарищи, набросился на ристэйфэл, но словно удар молнии Вернье поразила разница в манере держать и подносить вилку ко рту. Может быть, он и ошибся, поскольку затем увидел, как Вилмердинг вытирал губы тыльной стороной руки после того, как выпил глоток пива.
— А я в Батавии и в Сурабайе пил очень хорошее вино. Почему бы вам не заказать его? — предложил Вернье.
— А я не привык к вину и никогда его не пил, — заметил Вилмердинг, — у нас привычки плебейские. Только пиво и немного джина или скотча вечером. Прэйл, которого вы видите, много рассказывает о вине, которое он пил, но, если вы мне поверите, он скорее бы предпочел лед. Да, я уверен, не он один.
Он провел рукой по своей белой шевелюре и начал потягивать пиво с задумчивым видом, а затем снова принялся за рис.
И только тогда, когда вся эта значительная трапеза была закончена, Вернье открыл для себя средство вычислить, который из них троих мог бы быть образованным убийцей. Детектив насторожился и прислушался, когда Вилмердинг попросил Дорэна дать послушать немного музыку.
— Музыку? — повторил Вернье.
— Да. Дорэн играет, — ответил Прэйл. — Он играет на жутчайшем патефоне.
Да, патефон принадлежал ему. Дорэн это признал. А что господин Вернье желал бы послушать? Вероятно, ничего из того, что у него было. Потому что чертовски трудно насобирать коллекцию интересных пластинок здесь, в Борнео: так как надо было их переправлять пароходом, то чаще всего пластинки приходили сюда разбитыми.
— А можно взглянуть? — спросил Вернье.
Он рассматривал пластинки одну за другой, ожидая найти там записи опер, симфоний и другие какие-нибудь более серьезные произведения, особенно французских композиторов. А нашел джазовые мелодии, вышедшие из моды сентиментальные баллады, и нигде никакого следа вкуса цивилизованного человека, космополита.
— Да поставьте все равно что, — попросил он.
Патефон начал скрипеть, а потом раздался первый звук, явно диссонирующий. Вилмердинг покуривал свою трубку, сидя рядом с Хиром Коэртом. Прэйл подошел к краю веранды и посмотрел на реку через экранную дверь. Дорэн перебирал свои любимые пластинки, а Вернье медленно прохаживался по комнате, детально рассматривая своим живым глазом происходящую картину. Он остановился перед книжными полками и начал читать названия книг.
— Глядите-ка, — спросил он, — а чьи же это французские книги?
— Да они уже были здесь до нас, — вставил Вилмердинг. — До нас здесь жил плантатор-француз. Он их здесь оставил.
— Кто-нибудь из вас их читает? — спросил Вернье, беря наугад в руки книгу.
— Прэйл, так сказать, изобрел французский язык, — заметил Дорэн. — У него об этом и спросите.
Вернье держал французскую книгу на очень близком расстоянии от лица и медленно переворачивал страницы.
— А я изучал французский, — сказал он громко, как если бы разговаривал сам с собой. Затем, рассматривая комнату поверх книги, будто читая, изрек: — "В этом доме убийца".
В ожидании реакции он сделал паузу. Он был разочарован. Под огнем насмешек Прэйл как-то поглупел и сконфузился.
— А о чем идет речь, Прэйл? — спросил Вилмердинг.
— Переведи нам это, — приказал Дорэн.
— Да здесь… речь идет о домах, — сказал Прэйл. "Мэзон" это французское слово "хаус".
Раздался взрыв смеха. Когда воцарилось спокойствие, Хир Коэрт поднялся.
— Вы должны меня извинить, но мне надо вернуться в округ по очень важному делу.
Он выражал свои мысли с таким безмятежным спокойствием, как будто ни те, ни другие не догадывались, что дело это важное есть не что иное, как ежедневный послеобеденный сон.
— Вы, господин Вернье? Вы собираетесь пробыть несколько дней на плантации?
— Если не очень буду в тягость, — ответил Вернье.
— Чего-чего, а места всем хватит, — отреагировал Вилмердинг.
— Даже, если бы и не было, то мы все равно нашли бы, отправив, например, Дорэна спать с комарами, — вмешался Прэйл.
— Что меня убережет от выслушивания шуточек Прэйла, — отбил атаку Дорэн.
— Я хотел бы воспользоваться случаем, чтобы посмотреть, как вы из одного каучукового дерева получаете дюжину мячей для гольфа и комплект шин, — сказал Вернье. — Но я вас предупреждаю, — он остановился и посмотрел на Коэрта, — я буду совать нос повсюду и задавать вопросы, как женщина на футбольном матче. Я очень любопытный, любопытный до всего.
В течение всех последующих дней он демонстрировал свое любопытство хоть отбавляй. Он "заходил" то справа, то слева и задавал вопросы каждую секунду. С Прэйлом обходил плантацию на заре в тумане, задавая глупейшие вопросы на смеси английского с малайским местным жителям, которые делали диагональные насечки на гевеях: операция помогала латексу течь вдоль бороздок и стекать благодаря особой маленькой капельнице в фарфоровые сосуды. А когда жгучее солнце останавливало поток латекса, Вернье сопровождал Вилмердинга, который нес инспекционную службу: надо было следить за малайками, одетыми в пестрые саронги, которые собирали латекс в цистерны с повозками, запряженными буйволами. А потом он присоединялся к Дорэну в лаборатории и наблюдал, как тот, принимая латекс, выливал его в огромные чаны, где при помощи коагуляции образовывался каучук.
Прошло три дня, а Вернье ничего не удалось обнаружить. Он укрепился в мысли, что один из плантаторов — Джероум Стикс, но до сих пор не знал, был ли это Прэйл, или Дорэн, или Вилмердинг. Однако единственное, в чем он был уверен на сто процентов, это, что вот уже полтора года как Стикс изменил цвет волос. Убийца-брюнет из Сан-Франциско стал блондином. Должно быть, он использовал перекись водорода или что-то другое. И использовал регулярно, так как три дня Вернье наблюдал очень близко, найдет ли он хоть один волос, темный у корней. Но тщетно. Должно быть, волосы подкрашивались по мере того, как они росли. А иначе можно было бы обнаружить хоть этот признак.