Эти рассказы часто имеют трагический финал, описывают душераздирающие разлуки, зато благодаря метаморфозам оставляют героям надежду на то, что в бесконечности, где они теряются, возможно всё. Ничто не является окончательным, история может начаться снова, а время и жизни людей – лишь круг без начала и конца.
Трагедия, слитая с надеждой, – вот мораль, которую Лафкадио Хирн предлагает осознать читателю. Недаром он сам нашёл в Японии умиротворение, которое положило конец его мучениям.
Лафкадио Хирн – яркий пример человека, оторванного от корней. Лишённый семьи, он с шестнадцати лет оказался предоставлен сам себе и пережил много невзгод. В двадцать один год Хирн перебрался в США, начал подрабатывать в газетах, но в целом влачил довольно жалкое существование.
В поисках недостижимого идеала он всеми силами стремился укорениться в новой культуре, после семи лет жизни в Новом Орлеане попытавшись обосноваться на Мартинике. Командировка в Японию открыла перед ним неожиданную возможность отыскать в этой стране приют, которого ему не удалось найти на Западе. Хирн принял буддизм, женился на японке, дочери знатного самурая, родившей ему нескольких детей, и наконец отыскал, пусть и ненадолго, настоящую гармонию в жизни, чему во многом помогли истории, которые он собирал.
В своих книгах Хирн стремится передать поэзию этих историй и отправляет послание, полное надежды, западным читателям, не испытывая ни малейшей злобы к тем, кто так и не признал его своим.
Франсис Лакассен
Сон в летний день
I
Постоялый двор показался мне раем, а слуги – небесными созданиями, потому что я только что сбежал из портового города, где надеялся отдохнуть в одном из европейских отелей, предоставлявших самые современные удобства. Поэтому постоялый двор показался мне искуплением всех зол XIX века; я прекрасно чувствовал себя в юкате, сидя на свежих мягких циновках в окружении красивых вещей и молодых девушек с тихими голосами. На обед мне подали побеги бамбука и луковицы лотоса, а в качестве сувенира подарили веер, словно спустившийся с неба. Его роспись представляла огромную волну, вздымающую пенный гребень над берегом, и восторженных морских птиц в бескрайней синеве. Глядя на веер, я уже считал, что не напрасно предпринял это путешествие. Простой рисунок сиял светом, полнился плеском воды, от него веяло морским бризом, и когда я смотрел на него, мне хотелось кричать от радости.
Меж кедровых колонн постоялого двора я видел милый серый городок, протянувшийся вдоль береговой линии; лодки, выкрашенные в жёлтый цвет и лениво дремлющие на якорях; залив, стиснутый огромными зелёными скалами, а дальше, до самого горизонта, пламенело лето. И там же виднелись горы, истаявшие, как старые воспоминания… И всё, кроме серого города, жёлтых лодок и зелёных скал, тонуло в голубизне.
Мои размышления прервал нежный вежливый голос, похожий на звон колокольчика в поющем ветре; хозяйка дома пришла поблагодарить меня за чада́й[1], и я низко поклонился ей. Она была молода, и я посчитал, что она гораздо очаровательнее девушек-мотыльков и женщины-стрекозы, вышедших из-под кисти Кунисады. Я сразу подумал о смерти, ведь любая красота таит в себе скорбь того времени, когда её не станет.
Хозяйка со всем почтением[2] спросила меня, далеко ли я собрался, чтобы она могла заказать мне курума́ю[3].
– В Кумамото, – ответил я. – Но мне очень хочется знать, как зовётся ваш дом. Я буду всегда помнить его.
– Это всего лишь ничтожные комнаты для гостей, – сказала она, – а слуги наши грубоваты… Название нашего постоялого двора – «Обитель Урасимы». Так я закажу для вас курумаю?
Её музыкальный голос затих, но меня, словно прозрачная вуаль, окутали чары, потому что имя Урасимы – это песня, завораживающая людей.
II
Однажды услышав эту историю, вы уже никогда не сможете её забыть. Каждое лето, когда я оказываюсь на побережье, особенно в мягкие безветренные дни, она настойчиво преследует меня. Существует множество местных версий этой легенды, вдохновивших создателей бесчисленных произведений искусства. Но самая трогательная и красивая история была опубликована в Манъёсю, сборнике стихов V–IX веков. Известный учёный Астон переложил эту легенду в прозаической форме, а Бэзил Чемберлен воссоздал в прозе и стихах. По моему мнению, лучшим является выпуск «Японских сказок», написанный Чемберленом для детей и проиллюстрированный восхитительными цветными гравюрами японских художников. Передо мной открыта именно эта небольшая книжка, и с её помощью я попытаюсь ещё раз пересказать старую историю об Урасиме так, как она мне представляется.