Тишина. Двадцать пять лет бесконечной тяжелой тишины.
Лучше бы кричала, ей-Мерлин.
Альбус вздыхает.
— Ты победила.
И она — впервые за все это время — отзывается. Тихим ядовитым шепотом:
— Я знаю.
И он впервые уходит отсюда с ответом.
Лучше бы она молчала и дальше.
***
— Зачем, зачем ты это делаешь?
Альбусу двадцать девять, она на пару лет старше, но рядом с ней он чувствует себя подчас совершенным ребенком, несмышленым младенцем.
Прекрасна и невыносима. У него в голове миллиард вопросов и ни одного — даже приблизительного — ответа.
На губах ее — знакомая улыбка. Однажды увидев, он пропал. Нырнул, словно в омут, и не выплыл больше на поверхность.
— Потому что хочу, чтобы ты понял, что мы не такие уж разные. Я хочу вернуть друга!
— Убийствами? Жаждой власти? Армией озлобленных на весь мир? Зачем тебе все это?
— Затем же, зачем и тебе, мой милый, — она все еще испускает яд улыбки. — Мы мечтали покорить Вселенную вместе, помнишь? Забыл уже? Я не дам забыть.
— Чтобы покорить Вселенную, совершенно не обязательно ее взрывать. Вокруг столько красоты. Просто посмотри на нее!
— Фу, — кривится она в ужасе от такой сентиментальности, — великий волшебник говорит, как наивный мальчуган.
Он ходит по пляжу, где должен закончится их бесконечный спор, как становой — туда-сюда. Слушает, как хрустят колени. Дикий звук.
— Мне не нужна армия.
— Ну, в этом и проблема, — она в один прыжок оказывается рядом, блеснув полубезумным взглядом, по-свойски, почти нежно, почти дружески, тычет пальцем в его грудь, там где (не) бьется сердце, — нужна. Ты всегда хотел.
— Нет! — Альбус пятится назад, чувствуя, как теряет рассудок — по грамму, по миллиметру. — Нет, это не правда!
Кошачьи глаза, что всегда смотрят ему в лицо, а видят душу, сужаются. Становятся похожими на щелки. В них столько опасного безумия и столько притягательной живой силы. У Альбуса, хоть он и юн, никогда столько не было.
— А как же те плохие парни, побеждающие во всех войнах? Иди и верни хороших парней назад!
Она совершенно чокнутая. Абсолютно и бесповоротно.
— Ни у кого нет такой власти.
— У тебя есть.
Альбус молчит. Точнее, не так. Он орет. Отправляет крик в небо. Разрывает легкие и (ее) барабанные перепонки. Но только мысленно. Что ей сказать? Слова застревают комом в горле, вылетают сухим кашлем изо рта.
Только возмущенное дыхание выдает присутствие здесь другого человека. Фиона Гуд. Молодая ведьма. Его однокурсница. Его лучший друг. Он почти забыл, что она тоже здесь, что видит этот драматичный спектакль, но явно вознамерилась в нем поучаствовать.
Полуоткрытые губы так решительны. Альбус знает этот жест. Бросается вперед, выставив перед собой руки.
— Нет, нет, не смей! Я запрещаю тебе, Фи! Слышишь?
— Ты не осмелишься.
— Я сделаю. Я это сам сделаю. Но не смей, Фиона, даже не думай.
— Заботишься о своей подружке? — хохочет его соперница. — Как мило. Расплачусь от счастья.
— Я хочу спасти ее душу.
Бровь взлетает вверх тугой дугой. Согнутым кошачьим хвостом.
— А кто же, дорогой мой, спасет твою?
Фионе не нравится. Пальцы до хруста сжимают палочку из сердечной жилы дракона, взмывают ее ввысь. Но она отступает. Предпочитает уйти. Осторожными шагами движется по песку в сторону города.
Умная девушка. Будущая гениальная ведьма.
Альбус недолго смотрит ей вслед, провожает тяжелым взглядом. Как хочется не быть здесь, чтобы холодный песок не щекотал ступни, чтобы не видеть пронзительного взгляда и не чувствовать на себе ершистой улыбки. Но его противница снова возвращает в реальность. Приковывает — не убежать. Не сдвинуться с места.
— Я хотел, — он неосознанно кладет руку на сердце, не потому, что клянется, а потому, что болит, — чтобы все было иначе.
Она ничего не отвечает. Лишь таращит на него огромные глаза. Ни у кого в мире нет больше таких красивых и притягательно-опасных глаз. Он проклят любить их вечно.
И он смотрит на нее. У него больше нет сил. Надо уходить сейчас, иначе, прикует себя к этой страшной, но магнетической ведьме, точно Прометей к скале. Навечно.
Нет, он не может это допустить. Впереди столько приключений, столько впечатлений. Целый непознанный мир. Огромное путешествие. Он мечтал об этом всю жизнь, сидя в маленькой комнатенке родительского дома, выглядывая из окна библиотеки Хогвартса. Он нуждается в этом. Он не создан для того чего она жаждет. Ему не нужна власть или непобедимая армия. Только Вселенная. Бороздить ее необъятные просторы. Одному.
И все же, когда она смотрит на него, умоляя, он не может не сказать.
— Ты победила.
— Я знаю, — кивает она, на миг закрыв глаза, и протягивает руки, чтобы он, как договаривались, мог заковать ее в кандалы.
Она пожелала заточить себя в фамильном замке.
А ему нужно покорять мир.
========== 81. Фиби Холливелл и Драко Малфой ==========
Аристократическое воспитание и привычка всегда думать о репутации — своей собственной и семьи — не позволяли Драко Малфою сквернословить. По-крайней мере, вслух. Про себя тоже (крайне желательно).
Но относительно Фиби Холливелл никаких приличных слов у Драко не находилось. А находились только неприличные, многие из которых начинались на букву «з» — забияка, задира и, Мерлин, прости, зараза.
Он ненавидел ее. Возненавидел с первой же секунды знакомства. Возможно, все могло бы случиться иначе, не упусти Фиби ему на ногу пакет с тяжелыми книгами, пока они оба стояли в магазинчике Олливандера и выбирали волшебные палочки. Она клялась, что это вышло случайно, но Драко даже сейчас, по прошествии почти семи лет, когда на носу у них уже был выпускной, был уверен в обратном.
Как оказалось, это было только начало. На уроках трансфигурации Холливелл чуть не превратила его в жабу. Драко отомстил, подложил в карман ее куртки конфету со вкусом соплей. Тогда Фиби натравила на него глизней. Драко не растерялся. Через несколько дней студентки Хаффлпаффа не стало, а вместо неё возникла весьма нервная йети.
А еще было целое море словесных оскорблений. Однажды упрямая ведьма даже обозвала Драко гоблином! Мать сокрушалась по поводу невоспитанности нынешнего поколения, когда Драко об этом рассказал. А отец деловито заметил, что магическое сообщество с каждым годом становится все более мелким, лучшие времена, очевидно, давно прошли, и выразил сожаление по поводу того, что, увы и ах, многие чистокровные волшебники плюют и на честь, и на репутацию, не умея воспитывать собственных детей. Мать еще добавила, что Фиби столь не воспитана, поскольку рана потеряла родителей, однако Драко не думал, что причина только в этом.
В бесконечных ссорах проходил год за годом, мира на фронте взаимоотношений мисс Холливелл и мистера Малфоя не наблюдалось, перемирия тоже. Разве что раз в год, в честь святочного бала, они переставали искать повод и удачно задевать друг друга. Отдыхать от ссор должен каждый, в конце концов. Хотя бы для того, чтобы потом, позже, открыть второй фронт.
Но сейчас, гуляя в Хогсмиде, Драко смотрел на неё, идущую в компании подруг, и думал: ужель ли это та самая Фиби, которую он однажды обозвал облезлым василиском? Та самая, что пролила чернила ему на голову? Та самая, которая не иначе, кроме как «злобный хорек» его не называла?
Это была все та же Фиби, но другая. Она стала взрослее, ярче. Теплее, что ли. Драко не мог бы подобрать верного слова. Такая Фиби нравилась ему значительно больше, чем Фиби-язва.
И, ладно, что греха таить? Фиби-язва нравилась ему тоже.
Потому, уличив момент, Драко утаскивает ее за руку в маленькую беседку, где обычно целуются парочки, но сегодня на удивление пусто.
— Нам нужно поговорить, Холливелл — деловито произносит он.
- Я не буду меняться с тобой домовыми гномами, Малфой, — вздыхает она, — даже не мечтай. Меня и мои вполне устраивают.