– С ума сошел – продавать?
– Ну а чего тебе еще надо-то?
– Отпиши мне квартиру, а? Все равно тебе эти деньги счастья не принесут.
Вот теперь желание вытолкать наглого родственничка прочь подавить было очень трудно. Николай рефлекторно сжал кулаки.
– Прям всю квартиру тебе одному? Рожа-то не треснет? С какой радости вообще?
– Я хочу умереть здесь.
– Так я тебе и поверил. Давай-ка уходи по-хорошему, а то выпровожу.
Конечно, Николай был выше и сильнее тощего старика, но на миг у него мелькнуло опасение, что, может, дядя Глеб в тюрьме тоже навострился пользоваться заточкой и выхватит ее откуда-нибудь из-за пояса в нужный момент. Бред, конечно…
– Давай-ка я тебе кое-что расскажу. – Дядя Глеб тем временем стащил башмаки и, скрипя паркетом, направился в сторону кухни. – Сам поймешь, нельзя продавать эту квартиру.
– Расскажи хоть, за что тебя бабушка так ненавидела. – Николай пошел следом. – За то, что из дому сбежал? И учти, халабудину эту я все равно продам. Соглашайся на треть, пока предлагаю. Потом вообще хер получишь.
Кухню Николай разобрать еще не успел. Дядя Глеб открыл угловую тумбочку возле отключенного допотопного холодильника «ЗИЛ Москва», безошибочно выудил из глубины бутылку водки с пожелтевшей от времени этикеткой. Николай заглянул внутрь и присвистнул: в тумбочке стоял солидный запас спиртного еще с советских времен.
– И ты это будешь пить? Она ж древняя как говно мамонта.
– А чего ей сделается? – хмыкнул дядя Глеб. – Ты садись и слушай.
В сорок пятом году Людмила – тогда никакая не Язова, не филолог, а дочь раскулаченных, робкое зашуганное существо – устроилась работать уборщицей в ДК при жилкомбинате. В ДК был небольшой самодеятельный театр, одна из актрис разглядела своеобразную красоту девушки. Так Людмила стала появляться на сцене в эпизодических ролях и заодно начала знакомство с классической литературой. На сцене ее увидел высокопоставленный партиец Язов.
Мужа, годившегося ей в отцы, скучного, с жирными отвислыми телесами, Людмила, конечно же, не любила, едва терпела. Но она без памяти влюбилась в квартиру, куда муж ее привел. Влюбилась в огромные комнаты, в красивую мебель и посуду, в центральное отопление и горячее водоснабжение, в роскошную ванную, в послушание домработницы, в сытость, надежность и безопасность. Здесь она наконец распрямилась, осмелела, почувствовала вкус к жизни. Детство ее прошло на Колыме, откуда она, осиротев, уехала на товарном поезде. Четырехкомнатная квартира наверху великолепной высотки стала любовью всей ее жизни, ради этой любви можно было перетерпеть ночи, когда на нее наваливался брюхом неприятный чужой мужик.
Своих детей она не любила тоже – тройню было тяжело носить, тяжело рожать, дети гадили на красивое чистое белье, позже портили прекрасные обои и ломали подаренные отцом чудесные дорогие игрушки, о которых Людмила в детстве даже мечтать не смела.
Смешанные чувства у Людмилы вызывал приятель мужа – один из начальников местных органов безопасности, довольно молодой, весьма привлекательный, с приветливой, свойской улыбкой. Глядя на него, Людмила смутно подозревала, что где-то в мире бывают совсем другие отношения – где мужчину можно любить и даже желать. Офицеру Людмила, видать, тоже нравилась, потому что однажды он предупредил ее о том, что против ее мужа ведется расследование. Вроде как, прежде чем войти в обком, Язов тоже служил в органах и там фабриковал дела, чтобы арестовывать состоятельных людей. На дворе были пятидесятые, еще сталинские, и расстрелять по таким обвинениям могли запросто. Что станется с семьей расстрелянного, можно было не гадать, все это Людмила видела в детстве. С квартирой точно придется распрощаться, и от страха потерять любимый дом хотелось плакать. Друг семьи сказал, что повлиять на ход расследования уже не сможет, распоряжение спущено из самой Москвы, но, выдержав странную долгую паузу, понизив голос, добавил, что может подсказать надежный способ защититься от надвигающейся напасти. Если Людмила готова чем-нибудь пожертвовать. Так и сказал.
Потом он долго вез ее куда-то на своей машине. Людмила предполагала, что придется с ним переспать, и даже смешно было – ну какая жертва, уж это-то она с удовольствием. Однако офицер привез ее на самые зады частного сектора с покосившимися серыми заборами. В последнем доме (дальше дорога уходила к убранным черным полям и сизо-зеленому мрачному сосняку) жила бабка. Людмила и раньше про нее слышала – к ней ездили жены партийцев выводить плод или решать еще какие-то женские дела.
– Вы мне, наверное, ничем не сможете помочь, – обреченно сказала Людмила. Она зашла в избу, скорее чтобы не обижать друга семьи, отвезшего ее в такую даль, а не надеясь на что-то.