Советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн вошел в историю мирового кинематографа как автор нашумевших псевдоисторических блокбастеров 30-х годов. Ленты «Броненосец Потемкин» со знаменитым, хотя и абсолютно высосанным из пальца эпизодом расстрела ликующих толп одесситов «безжалостными царскими карателями» (единодушно записанными восторженными фанатами из числа «прогрессивной» – понимай – левой – западной интеллигенции – например, Лионом Фейхтвангером – в «казаки»!) и детской колясочкой, катящейся вниз по Потемкинской лестнице. Другой «культовой» ленты – «Иван Грозный», в которой каждый гость на царской свадьбе осушает в одиночку братину, само название которой – «братская чаша»! – не говоря уже о размерах, яснее ясного говорит о том, что из нее пило много людей, передававших братину, отхлебнув из нее, из рук в руки; в которой царская тетка Евфросиния Старицкая дает хворой царице Анастасии пить из потира – церковной чаши для причастия (не забыв предварительно отравить ее содержимое) и т.д. И, конечно, главного «шедевра» рижского оккультиста – фильма «Александр Невский» по сценарию П. Павленко, в котором режиссер умудрился не показать на «нашей», (то есть, на «хорошей») стороне, не только Владыку – новгородского архиепископа, являвшегося фактически главой правительства боярской республики на Волхове (князь в Новгороде с варяжских времен был не более чем наемным военным предводителем, которому боярская республика могла, чуть что не по ней, «указать путь от себя», а попросту говоря – выгнать за ворота!), но и ни одного православного священника или монаха, ни одной православной иконы или воинской хоругви с ликом Пресвятой Богородицы, Всемилостивого Спаса или, скажем, Михаила Архангела (хотя общеизвестным боевым кличем новгородцев были слова: «Кто на Бога и Великий Новгород»!). Вместо Святых образов, новгородские дружины[483] у Эйзенштейна «осеняют» стяги с мужиком, лупящим дубиной льва (или барса), и какие-то «невиданные звери», чьи образы, вероятно, были навеяны резьбой по камню на стенах владимирских соборов. Единственный «чернец» (непонятно – монах-не монах?), фигурирующий на «нашей», русской, стороне, показан предателем, разумеется, не ушедшим от справедливого народного суда (ни на каких других судей в Новгороде и Пскове, по фильму, и намека нет!). Даже святой благоверный князь Александр Ярославич, почему-то поселенный тт. Эйзенштейном и Павленко в совершенно пустой крестьянской избе (хотя и громадных размеров) не имеет в «красном углу» ни одной иконы и ни разу за весь фильм даже лба не перекрестит. Зато на вражеской, «плохой», «не нашей» стороне режиссер с избытком сконцентрировал всевозможную христианскую символику! Тут тебе и церковный орган, и кресты самых разных размеров и форм, и папский легат, рассуждающий о «наместнике Иисуса Христа на земле». С каким восторгом показан разгром победоносными «воинствующими безбожниками» князя Александра полевого храма ливонских рыцарей и бегство христианского епископа со Святыми дарами под мышкой от волков! Христианство со всеми своими атрибутами совершенно недвусмысленно ассоциируется авторами фильма с чем-то глубоко враждебным Руси и русскому народу! Но это только одна сторона дела, антипатия к Кресту и Христианству, столь характерная для многих представителей советских творческих кругов ленинско-сталинской эпохи. Так, уже цитировавшаяся нами известная поэтесса Наталья Кончаловская писала в популярной детской книге «Наша древняя столица»:
В стороне заката солнца,
У балтийских берегов
Были крепости ливонцев,
Наших западных врагов.
За подъемными мостами
В замках прятались они.
Латы с черными крестами
Надевали в дни войны…
Был ливонский рыцарь страшен,
Занимался грабежом.
Плохо жилось предкам нашим