Только после войны 1914-1918 годов государство занялось в широком масштабе лесоводством, которое ему было особенно удобно вести. Лендлорды, которые в XVIII и начале XIX веков старательно занимались древонасаждениями, потеряли интерес к лесоводству как отрасли хозяйства, когда правительство перестало покупать внутри страны огромные дубы для строительства наших боевых кораблей и когда строевой лес в больших количествах стал поступать из Скандинавии и Северной Америки по ценам, отбивавшим охоту к разведению лесов в Англии. Обширный спрос на крепежный и строительный лес удовлетворялся из-за границы.
В 1880 году, если судить с эстетической, а не скоммерческой стороны, Англия могла похвастаться более красивыми деревьями, чем какая-либо другая страна. Леса исчезали, за исключением одного-двух клочков, подобных Нью-Форест и Форест-оф-Дин.
Однако если посмотреть с воздуха, то ландшафт не казался безлесным; древесные насаждения образовывали живые изгороди, разбросанные по всей стране; много деревьев было в парках, где их сохраняли за красоту, в чащах, посаженных для дичи. Управляющие имениями не интересовались лесом как строительным материалом и не заботились о том, чтобы своевременно удалять плющ, прореживать лес, вырубать и продавать его. Для новых насаждений брали хвойные породы и рододендроны, одобренные вкусом этого века. Обе породы были экзотическими для большинства областей острова, но обе были вполне пригодны для того, чтобы приютитьфазана, владыкумногих графств, которого юный Киплинг не любил, как символ тучнеющей Англии, погруженной в ту беспечную мечту о богатстве и мире, которая в какой-то день могла быть грубо нарушена.
Судьба земледелия является лишь одним из примеров близорукости, характерной для английской государственной политики. Англичане не составляли планов на далекое будущее. Они довольствовались тем, чтобы удовлетворять те запросы и разрешать те проблемы, давление которых уже чувствовалось. Но в этих пределах они были более активными реформаторами, чем их самодовольные отцы: они приблизили к современным требованиям гражданскую службу, местное управление, образование, университеты и даже до известной степени армию.
Англичане уже утратили часть самодовольства и уверенности пятидесятых и шестидесятых годов. В эти уже миновавшие счастливые дни Англия выделывала фабричные товары для всего мира, который отстал от нее в области промышленной механизации на целое поколение; тогда самой грозной и самой враждебной военной силой была Франция Наполеона III; в 1848 году, в год континентальной революции и реакции, соотечественники Маколея с чувством удовлетворения думали, что по богатству, свободе и порядку наша страна стоит впереди всех других и вызывает «зависть менее счастливых стран». Франко-прусская война 1870 года была первым ударом. А в течение трех следующих десятилетий Америка и Германия возвысились как промышленные державы, соперничающие с нашей. С каждым годом все больше сказывалось влияние огромного количества природных ресурсов Америки и развитие естественнонаучного и технического образования в Германии, предусмотренного ее дальновидным правительством. Для того чтобы приспособиться к этой новой ситуации, недостаточно было только нашей островной свободы, фритредерства и индивидуалистической самопомощи. Известное осознание этого привело к улучшению технического образования и у нас. Оно же привело и к увеличению интереса к нашим собственным «заморским землям», к империалистическому движению девяностых годов и вызвало более дружелюбное и уважительное отношение к Америке, чем то, которое обнаружили наши политики во время гражданской войны в Америке. Демократическая Англия новой эры лучше понимала и Соединенные Штаты, и «колонии», как еще называли Канаду и Австралию.
Новая ситуация вызвала также повышенный интерес к современной Германии, которой до 1870 года наши соотечественники пренебрегали. В этот роковой год две книги – Мэтью Арнольда «Венок дружбы» и Джорджа Мередита «Гарри Ричмонд» – предостерегали Англию, что в тевтонском сердце Европы национальное образование и национальная дисциплина создавали новую силу, которая завистливо смотрела на наше легко завоеванное, беспечно охраняемое и плохо распределяемое богатство.
Социалистического движения среди трудящегося класса не существовало до последних лет столетия, но недовольство доктриной laissez-faire появилось задолго до этого. Джон Стюарт Милль умер в 1873 году, оставив в наследство неолиберальную философию, оказавшую сильное влияние на сознание и практическую деятельность следующего века. Доктрина Милля была полусоциалистической. Он настаивал на лучшем распределении богатства путем прямого обложения, особенно путем налогов на наследство; на улучшении условий жизни путем социального законодательства, проводимого в жизнь деятельной бюрократией, местной и национальной; на предоставлении всем взрослым мужчинам и женщинам избирательного права не только на выборах в парламент, но и на выборах в те корпорации, которым было поручено местное управление. По мысли Милля, демократия и бюрократия должны были действовать сообща, и именно на этом принципе в действительности строилось социальное здание современной Англии, даже после того, как сам Милль и его философия вышли из моды.
Но, несмотря на упадок английского земледелия, несмотря на ослабление промышленного господства Англии над другими нациями, последние тридцать лет царствования Виктории все же были в целом годами значительного процветания и увеличения богатства, долю которого получала большая часть общества. Юбилеи королевы в 1887 и 1897 годах праздновались всеми классами с подлинной гордостью и признательностью, которые отчасти были вызваны осознанием массами своего освобождения от тех условий жизни, которые приходилось терпеть в начале ее царствования, так как «голодные сороковые годы» были еще памятны. Нравы стали мягче, улицы – более безопасны, жизнь – более гуманной, санитарные условия быстро улучшались, жилища трудящихся, хотя и оставались еще скверными, стали уже менее скверными, чем когда-либо раньше. Условия труда также улучшились, реальный заработок увеличился, продолжительность рабочего дня сократилась. Но безработица, болезнь и старость, для обеспечения которых государство не предприняло регулярных мер, все еще оставались грозящим кошмаром для рабочего.
Фритредерская финансовая политика Пиля и Гладстона сняла тяжесть налогового обложения с бедноты, сократив до минимума косвенные налоги. Однако подоходный налог в восьмидесятых годах все еще варьировался от двух пенсов с фунта до шести с половиной пенсов.
Фритредерство, помимо облегчения бремени бедняков, заслуживает уважения и за вызванный им огромный рост нашего торгового флота и заморской торговли. Даже наша каботажная торговля стала доступна кораблям всех наций, но иностранцы в открытой конкуренции обеспечивали только полпроцента ее. А в восьмидесятых годах эта каботажная торговля, которая включала также перевозки значительной доли угля, потребляемого в самой стране, по количеству перевозимого груза превосходила всю нашу обширную заморскую торговлю. Океаны мира еще оставались проезжими дорогами Англии. В 1885 году треть морских кораблей мира принадлежала Британии, включая четыре пятых всех паровых судов мира. Мачты и паруса уже уходили в прошлое, но быстроходные океанские «клипперы» были британскими, и в 1885 году тоннаж нашего парусного флота был еще столь же велик, как и в 1850 году, тогда как тоннаж нашего парового флота увеличился на четыре миллиона.
Тоннаж судов в лондонском порту был еще на шестьдесят процентов больше, чем в ливерпульском, хотя Ливерпуль, торговавший ланкаширскими бумажными тканями, экспортировал больше британских товаров, чем столица. Знаменитые доки Темзы и Мерсея были закончены в восьмидесятых годах. Развитие железный дорог значительно увеличило объем заморской торговли, но в дальнейшем уменьшило число портов – процесс, начавшийся в XVIII столетии. Но в последней половине XIX столетия благодаря железным дорогам Барроу внезапно возвысился «из ничего», а Гримсби – «почти из ничего». Возродился после долгого пребывания в состоянии упадка Саутгемптон: он теперь был штаб-квартирой пароходной компании «Пенинсьюлер энд ориентал стим навигейшен». Кардифф увеличил свое население в тринадцать раз и обогнал Ньюкасл как величайший экспортер угля в мире, хотя Тайнсайд в дни Армстронга Элсвик также значительно вырос.