В учении об ощущениях Гераклид присоединялся к Эмпедоклу (В 84. 98) с его теорией истечения образов чувственных вещей, действующих на человеческие органы чувств (фрг. 122 а-b).
Душу Гераклид понимал как "световидное вещество" (фрг. 98 а-d), a Филопон говорит в данном случае и об "эфирном" и даже "небесном" теле (фрг. 99).
Свою платоническую теорию Гераклид проводил не без противоречий, о чем тоже имеются свои источники. Цицерон пишет: "Из той же самой платоновской школы Гераклид Понтийский наполнил свои книги детскими сказками, утверждая, с одной стороны, что мир божествен, а потом говоря, что божествен разум, приписывая божественность планетам, лишая бога ощущения и думая, что форма его изменчива. И в той же самой книге он опять полагает землю и небо богами" (фрг. 111). "Эрос" он относил к дружбе, в то время как некоторые люди впадают здесь в сладострастие (фрг. 64).
В этике, а стало быть, и в эстетике, Гераклид, Платон и пифагорейцы близки между собою больше всего. Заметим, однако, что у Гераклида удовольствие играет гораздо большую роль, чем у его философских единомышленников: удовольствие возвышает душу; оно есть дело свободных, а не рабов; удовольствие - высшее благо (фрг. 55).
Наконец, необходимо прибавить, что имеется много античных свидетельств (которые мы здесь не будем приводить, фрг. 102 и др.) о фантастическом и парадоксальном характере многих рассуждений Гераклида, что, и с точки зрения многих античных свидетельств и с нашей теперешней точки зрения, нисколько не мешало ему писать многочисленные трактаты решительно по всем тогдашним наукам, не исключая, между прочим, и трактатов по музыке и риторике (фрг. 22).
В итоге можно сказать, что Гераклид Понтийский развивает, с одной стороны, пифагорейские элементы Платона, а с другой стороны, сближается с атомизмом, правда, в гораздо более мягкой форме, чем то было у Демокрита, и притом не без теории атомных истечений. Другими словами, поскольку и сам атомизм явился в области общей натурфилософии своеобразной теорией индивидуальности, можно сказать, что пифагорейская обработка аристотелизма у Гераклида отличалась также еще и характером индивидуализма, поскольку личность у него получает гораздо большее значение, чем у Аристотеля. Это и понятно в связи с нараставшей в те времена эпохой эллинизма.
Поэтому красота у Гераклида Понтийского являлась не просто воплощением идеального в материальном, но еще и личностным углублением в связи с выдвижением на первый план момента удовольствия.
2. Евдокс
По-видимому, Евдокс еще дальше отходил от Платона, давая весьма неясное учение об идеях, как об этом говорят историки философии. Следовательно, и эстетика становилась у Евдокса делом, гораздо более бытовым и обыденным. Очень важно то обстоятельство, что Евдокс подчеркивает удовольствие как главный моральный принцип, что опять-таки определенным образом снижает платоно-аристотелевское учение о красоте.
"По этой-то причине и Евдокс справедливо причислил наслаждение к прекраснейшим предметам; он полагал, что оно лучше, чем предметы, заслуживающие похвалы, так как его не хвалят, хотя оно и принадлежит к числу благ; Божество и высшее благо он относил туда же, так как все остальное зависит от них" (Ethic. Nie. I 12, 1101 b 27-31).
На основании этих слов Аристотеля можно считать, что удовольствие у Евдокса является самодовлеющим принципом его эстетики. Следовательно, Евдокс гораздо ближе к Аристотелю, чем к Платону.
3. Полемон, Кратет и Крантор
Это последующее поколение ранних платоников во многом отходило от раннего платонизма, хотя Цицерон (Acad. I 9, 34 о Кратете и там же о Кранторе) считает это поколение верными хранителями платоновского учения. Можно отметить две идеи, которые возобладали у этих более поздних платоников. Во-первых, несомненно, у них преобладал чисто этический интерес. Полемон прямо говорил о превосходстве моральных упражнений в сравнении с умозрительными теориями (Diog. L. IV 18). Ему же принадлежит и знаменитый призыв следовать природе (Clem. Alex. Strom. VII 717 1). Назвать это чистым платонизмом едва ли можно, хотя превознесение добродетели у Полемона над природными задатками для достижения счастья несомненно приближает его к Платону.
О Кратете известно очень мало. Наконец, что касается Крантора, то у него возобновляется платоновское стремление объединить в своем учении о душе чувственность, умозрение, тождество и различие (Plut. Comment, in Tim. 1, 5; 2, 4). Крантор первым написал комментарий на "Тимея"; это очень важно, так как этих комментариев в дальнейшем было неисчислимое множество. В частности, он правильно понимал соотношения гармонических чисел в "Тимее" (35 b - 36 b). По Сексту Эмпирику (Adv. Math. XI 51-58), Крантор среди душевных благ на первое место ставил добродетель, на второе - здоровье, затем наслаждение и, наконец, богатство. Крантор выступал против учения стоиков об апатии (Plut. Consol. ad Apoll, с. 3; Cic. Tusc. III 6, 12), утверждая, что движения человеческой души необходимы в соответствии с природной целесообразностью (Cic. Acad. Il 44, 135).