Постсоветская жизнь ставила его перед новыми вопросами: как относиться к евреям, молодым реформаторам, последнему русскому царю? Каким образом, в конце концов, относиться к капитализму и либеральной демократии – принять или отвергнуть? «Да или нет», по евангельскому слову. Священники одни из первых поняли дух нового времени, в храмы потянулись на исповедь самые разнообразные личности со своими, подчас кровавыми, историями. Среди них было немало рэкетиров, банкиров и проституток… Гопники, кстати, в своём большинстве на исповедь не ходили, потому что сродни баптистам считали, что «главное верить в душе», им не нужны были посредники между Богом и человеком. Другое дело банкиры, бандиты и проститутки – вышеперечисленные категории людей породил Его Величество рынок, в котором посредники всегда бывали востребованны в качестве даже очень важного звена рыночного регулирования. Ну а совсем уж мрачные личности типа сутенёров и наркодилеров сделали ставку на ставрогинский атеизм. Им даже дьявол не был нужен в качестве посредника между жизнью и вечным гробом. Я часто думал: неужели Христос распялся и за этого прыщавого сутенёра Дули, коварного и жестокого, который, по слухам, отравил отца и мать, чтобы завладеть жилплощадью? Если это так, то я тогда действительно не понимал своего Бога…
… «Рыночники» – так назовём вышеописанную категорию людей – (которые считали, что РПЦ «естественным образом» заняло нишу в сфере психологических услуг) полагали, что исповедь, как и все остальные услуги, теперь должна иметь свою стоимость в долларовом или рублёвом эквиваленте. Когда отец напоминал невежам о нравственном обновлении как основе-основ покаяния, они считали его слова маркетинговой уловкой для повышения цены оказываемых услуг. Церковь была для таких персонажей чем-то вроде парикмахерской или автосервиса, где им должны не только быстро очистить совесть, но ещё при этом уважительно улыбаться, чтобы сохранить конкурентноспособность. И конечно же они понимали и с уважением принимали систему тарифов за таинства, сложившуюся в советские времена.
Конечно, отец не поддавался на подобные провокации и оттого прослыл строгим, а для кого-то и злым пастырем. Но спрос порождал предложение – находились священнослужители подыгрывающие «клиентуре» и получающие от сделки с совестью свой гешефт. То есть они стали «рыночниками» уже от Церкви и каким-то образом сумели примирить христианство и марксистскую философию Мамона. Возможно, это был такой тактический ход, чтобы капиталисты, в конце концов осознав свои грехи, повесились на той самой верёвке, которую сплели своими исповедями и щедрыми пожертвованиями в церковную казну. А может быть, безо всякой иронии, это был серьёзный синтез, за который «рыночникам» от Церкви благодарные потомки станут возводить памятники. Я не знаю. Бог знает… По крайней мере, уже подоспело время, когда священник может стать не только бизнесменом, байкером или актёром, но и креативным директором «Евросети»…
…В то время по всей стране открывались новые храмы и монастыри, кадров катастрофически не хватало – оттого, по мнению отца, Церковь пополнилась множеством недостойных священнослужителей, потянувшихся к святыне «ради хлеба куса». Он старался не показывать свое раздражение, был, как прежде, лояльным и здравомыслящим, но я-то хорошо понимал, что творится у него в душе.
Скоро стало понятно, что отец разочарован теми переменами, которых он ждал всю свою сознательную жизнь. Сейчас он бы с радостью вернул ту старую жизнь с преданными «платочками» и старичками, пусть убогими, зато искренними и православными в настоящем, дореволюционном значении этого слова. В них была вера, глубокая и чистая, была надежда, что всё скоро изменится – были б терпение и смирение. Раньше отец всеми силами души поддерживал в пастве эту надежду. А теперь она умерла в нём вместе с произошедшими изменениями. Он теперь действительно не знал, что говорить пастве обо всём этом – радоваться или горевать эпохе победившего капитализма. Да и паства становилась совсем другой – старички вымирали, а с новыми прихожанами приходилось теперь работать с самого начала, терпеливо объясняя то, что знает любой верующий ребёнок. При этом тщательно подбирать слова, чтобы не обидеть. Отец словно выпал из времени, не сумев найти себя в новой России, становясь всё более угрюмым и всё чаще напоминая прихожанам о грядущем царстве антихриста, чего раньше за ним не водилось. Я снисходительно не вступал с ним в политические споры, потому что считал, что в свои семнадцать лет лучше понимаю эпоху. В душе мне даже начинало быть стыдно за него – на старости лет отец уже не мог расстаться с иллюзиями, которым служил всю свою жизнь. Он был похож на футболиста, забившего гол, но внезапно осознавшего, что забил его в свои же ворота. В общем, его состояние можно описать одной фразой – он не сумел перестроиться.