Сфорца желал, чтобы к нему относились как к наследнику Висконти, основывая свои притязания на некоем документе, который якобы был составлен в 1446 году.
Однако нет никаких доказательств того, что этот документ вообще когда-либо существовал. Тот факт, что новый герцог согласился на достаточно жесткие условия, в соответствии с которыми он, помимо всего прочего, подтверждал все прежние привилегии и брал на себя обязательство не менее восьми месяцев в году проводить в Милане, свидетельствует о том, что на самом деле он был обязан своим титулом миланским гражданам, которые присвоили себе полномочия императора.
Таким образом, в возрасте сорока девяти лет Франческо Сфорца добился своей заветной цели и занял самое высокое положение, которое когда-либо занимал кондотьер. Поэтому его считали идеальным правителем и воином эпохи кватроченто, того времени, когда в других ведущих государствах полуострова также начинали появляться лидеры, стремившиеся придать им некоторое подобие единства: в Неаполе — Альфонсо Арагонский, во Флоренции — Козимо Медичи, в Папской области — Мартин V. За исключением сферы культуры и покровительства искусствам, в чем правители меньших, но основанных намного раньше государств, таких как Римини, Урбино или Феррара, преуспели больше, Франческо Сфорца выдерживает сравнение с самими выдающимися своими современниками. Он был несомненно лучшим полководцем в Италии, однако своим успехом он обязан не только своему здравому смыслу, такту и дипломатическим способностям, но также, в некоторой степени, и своей супруге, которая дала ему право обладать герцогством. Весьма примечательны и то подлинное уважение, и та дружба, которые связывали его с самыми блестящими правителями его поколения, такими как Козимо Медичи и Федериго Урбинский. Еще одним его другом и почитателем был Энеа Сильвио Пикколомини, впоследствии Папа Пий II, один из самых влиятельных людей того времени, который часто встречался со Сфорца во время своего пребывания в Милане. Интересно описание Франческо, в котором он перечисляет те его качества, которые считались необходимыми для удачливого правителя: «Человек искусный в управлении государством, неутомимый, мудрый и умеющий быстро воспользоваться удачным стечением обстоятельств, хитрый и ловкий в обмане, осторожный и предусмотрительный в обхождении ловушек и в предупреждении намерений своего врага. На самом деле, он был столь талантлив и крепок, что даже человеку, не наделенному особым красноречием, не составило бы труда описать его портрет». Далее Пикколомино говорит о том, что в военном искусстве с ним мог соперничать только один полководец его времени, Никколо Пиччинино, но это сравнение более лестно самому Пиччинино, чем Сфорца.
В своих воспоминаниях Пий II рассказывает также о том впечатлении, которое произвел на него Сфорца, когда он ехал в Мантую на собрание 1459 года. Хотя Сфорца было уже около шестидесяти, он выглядел достаточно молодо, был высок и крепко сложен, суров на вид, спокоен и снисходителен в обращении, с властной осанкой, «с редким сочетанием физических и умственных способностей, непревзойденный в битве»; а ведь его деду едва доставало земли для пашни.
Разумеется, Франческо Сфорца обладал многими лучшими качествами своего отца, которые удачно сочетались с некоторой его изысканностью, позволившей ему чувствовать себя вполне естественно на своем месте в том огромном мире, и его полным контролем над своими чувствами и темпераментом. Он напоминает некоторых лучших римских императоров, Траяна, например, или Адриана, и это сравнение подтверждается его изображениями на медалях и портретах.
Разработав какой-либо план, он подчинял ему все остальное и был способен выжидать наилучшего момента для его исполнения. У человека с его амбициями не было другого выбора, кроме как принять моральные стандарты того мира, в котором ему приходилось действовать. Как отмечал Макиавелли, редко бывает, если бывает вообще, и менее всего в Италии эпохи кватроченто, чтобы человек поднялся от низкого к высокому положению, не прибегая при этом к насилию и обману, «ибо большие люди стыдом почитают неудачу, а не обманом полученный выигрыш». С точки зрения нравственных норм того времени, он, несмотря на двадцать два своих незаконнорожденных ребенка, мог быть образцом для подражания, поскольку был не мстителен и не злобен, с уважением относился к Церкви и, за редкими исключениями, справедлив в своих отношениях с другими людьми. Кроме того, он был таким блестящим оратором, что народ, согласно сохранившимся свидетельствам, слушал его так, словно бы он был вторым Нестором.