«Не бард, а – ужас.
Пришёл, отгрыз от моего яблока…
Выпил из бокала мое вино.
Спросил, есть ли еще что пожрать во дворце.
И недовольный, что я ему не заплатил, ушел.
За что платить?
Бард даже на дудке не играл и не прославлял меня.
Нет, бардов нам не надо.
Вейсман, Достойная Елисафета окружила себя подругами.
В купальне с ними играет в мяч.
Организовала дом для благородных девиц.
У нас в королевстве остались благородные девицы?»
«Может быть, дочь барона Клауса? — камергер произнес после долгого раздумья. — Вроде бы она благородно выглядит.
Клавика сидит все время на диванчике и смотрит в одну точку.
Не танцует, не прыгает, не занимается безобразиями.
Можно, наверно, назвать ее благородной золотой девицей.
Вот только щеки у нее висят».
«Щеки подтянем».
«И усики небольшие, как у тебя, мой король».
«Усики сбреем».
«Тебе сбреем, мой король?»
«Нет, благородной девице сбреем».
Через час Клавику переместили из замка ее отца во дворец короля.
«Клавика не хотела расставаться со своим диванчиком, — вспотевший камергер докладывал королю. — Вцепилась в него двумя руками.
Выла, визжала, царапалась».
«Как же она царапалась, если двумя руками держалась за диванчик?»
«Не знаю, как у нее получилось, но я оцарапанный», — камергер показал на три алые царапины на щеке.
«Клавика сидит и смотрит в одну точку, — Король десять минут наблюдал за застывшей девушкой. — Настоящая благородная баронесса.
Теперь, когда я окружил себя благородными девушками…
Благородной девушкой окружил себя я, то у меня будет, как у королевы Норда.
Сейчас золото с небес посыплется».
«Не сыплется золото с неба, — камергер Вейсман с разочарованием вздохнул через пять минут. — Может быть, потому что – между тобой и небом – потолок.
Прикажешь потолок убрать, мой король?»
«Я лучше прикажу тебя убрать, Вейсман».
«Меня какого уберешь? — Вейсман побледнел. — Я же у тебя фаворит, камергер и племянник».
«Оставайся, — король милостиво разрешил. — Может быть, я должен вести себя, как королева Норда?»
«Будешь голый купаться в проруби, как она? — камергер фаворит племянник Вейсман даже язык высунул. — Пиписька отмерзнет.
У Достойной Елисафеты нет пиписьки, поэтому она не отмерзает.
У тебя есть…»
«Если продолжишь, то я тебя тоже лишу того, что у тебя есть, а потом его не будет, — король угрожающе зарычал. — Сделаю из тебя, фаворита, фаворитку…
В проруби я купаться не буду голый.
Но пробежаться до реки голый – могу.
Как думаешь, Вейсман, понравится ли заморским гостям и моим подданным, если я голый побегу на речку?»
«Очень понравится, — камергер приложил руку к сердцу. - Когда голый бежит, то он показывает, что у него много сил.
И голый открывает себя всем.
Твои подданные и заморские гости увидят, что король Лифляндии не болеет дурными болезнями.
Что у тебя кожа чистая, гладкая, без язв».
«Тогда я побежал? — король кряхтел и раздевался. — Надеюсь, что после того, как я пробегусь голый к реке, в моем королевстве наступит изобилие, как в Норде».
Король выбежал из дворца.
Вернулся он через половину часа.
Под глазом у короля Лифляндии наливался синяк.
Из разбитого носа текла кровь.
От парика остались клочки.
«Проклятые рыбаки, — король стонал, пока камергер его усердно смазывал целебными мазями. — Не признали во мне короля.
Кричали, что если я король их, то почему не в мантии и не в короне.
Побили меня за то, что я своим голым видом соблазнял».
«Ты соблазнял, король?» — камергер восхитился.
«Наверно, соблазнял, если побили, — настроение короля повышалось. — А то, что мне зубы выбили – пустяки.